Богдан Сушинский - Батарея

– Вряд ли сумею. Впрочем, посмотрю по ситуации.

– Постарайся, я была бы очень рада. Нас не зря эвакуируют. Ходят упорные слухи, что сдерживать противника на этом участке уже некому и нечем и что уже завтра к концу дня румыны могут прорваться к Новой Дофиновке, а значит, и к морю.

– Это вряд ли, чтобы уже завтра, но опять же всякое может случиться.

Гродов стоял рядом с женщиной и чувствовал, что не в состоянии решиться даже на то, чтобы прощально обнять ее. Он не мог понять, что именно мешало – ее строгий начальственный тон, ее армейская форма, медицинская сумка на боку или убийственная близость командного пункта? А может, этот совершенно не вписывавшийся в быт батареи оседланный боевой конь? Как бы там ни было, а в эти минуты он чувствовал себя в шкуре влюбленного в свою учительницу школьника, с разочарованием открывающего для себя, что тайные мальчишеские грезы – это одно, а когда это взрослая, суровая женщина – вот она, перед тобой, когда до бедра ее можно дотянуться рукой… – это совершенно другое.

– Ты, очевидно, не понял, что меня тревожит: если румыны и немцы прорвутся в районе Новой Дофиновки к морю, твоя батарея окажется блокированной, окруженной, и я не вижу силы, которая способна была бы потом вырвать тебя из подземной бетонной западни.

Римма посмотрела куда-то в поднебесье, затем в морскую даль и стала медленно продвигаться в сторону смирно пасшегося коня.

– Вообще-то ты ранен и, как я предполагаю, контужен…

– Контужен – это да, причем давно, – попытался комбат свести ее слова к шутке, однако доктор тут же одернула его…

– Я не шучу, Дмитрий, и не стоит по этому поводу паясничать.

– Почему же, я все прекрасно понимаю. Но мои орудия – это не полевые пушечки, которые можно подцепить к машине или к конной тяге и перетащить на западный берег Большого Аджалыка. О том, чтобы оставить их, а самим отойти, тем более без приказа, тоже речи быть не может. Сама догадываешься, что за этим последует…

– Извини, капитан, но судьба твоих пушек волнует меня в эти минуты менее всего.

– Я так и понял, что к пушкам моим у тебя жалости никакой, – словно бы некий озорной бес вселился в комбата.

– Все, вплоть до командующего, – как можно тверже сказала Верникова, чтобы воздержаться от очередной порции нотаций, – наверное, уже знают, что с тобой произошло там, на дамбе. Твоя судьба многих встревожила – и в данном случае это тоже важно. Словом, у меня есть все основания положить тебя на пару дней в госпиталь для лечения и обследования по поводу контузии и сотрясения мозга.

– Ага, значит, еще и сотрясение мозга? – попытался Дмитрий быть максимально серьезным и сосредоточенным.

– Относительно диагноза – этот вопрос мы с коллегами решим, – вновь не стала отвлекаться доктор на ребячьи шалости Гродова. – Но уже ясно, что именно этой пары дней вполне хватит, чтобы вырвать тебя из казематов, из гибельного для тебя окружения. Сегодня ночью я переправлю тебя вместе с госпиталем в город, а оттуда, возможно, и на госпитальное судно. Хотя с судном, как ты понимаешь, будет непросто, разве что захочет подключиться полковник Бекетов с его связями и удостоверением. Кстати, в Бекетове я почти не сомневаюсь, во всяком случае, верю, что его удастся уговорить. Он прекрасно понимает, что оставлять в степи на погибель такого офицера, как ты, бессмысленно. Ты еще можешь быть очень полезен и для армии вообще, и для контрразведки, и лично для него. Да-да, он всегда учитывает это.

Гродов подошел к коню, погладил его по морде, похлопал по седлу, потрогал подпруги… Лично он, так уж случилось, ни разу в жизни верхом на коне не сидел. И сейчас тоже не решился бы, чтобы не оконфузиться перед женщиной.

– Седло, судя по всему, кавалерийское и не нашего производства. Откуда у тебя этот конь?

– Еще недавно он принадлежал румынскому офицеру-кавалеристу, командовавшему полуэскадроном королевской гвардии, – неохотно объяснила Верникова, давая понять, что у них слишком мало времени, чтобы отвлекаться на подобные разговоры. Есть тема важнее. – Бекетов давно знал о моем пристрастии к верховой езде, поэтому, когда я оказалась в госпитале в Новой Дофиновке, попросил полковника Осипова «занять» у кого-либо из румынских кавалеристов настоящего верхового коня и подарить его госпиталю, точнее, персонально мне как начальнику. А тут как раз случилась очередная атака румынской конной гвардии, во время которой в руках морских пехотинцев оказалось более двадцати пленных кавалеристов и вдвое больше трофейных коней, один из которых тут же был реквизирован для нужд госпиталя и доставлен мне вместе с раненым в седле. Я удовлетворила ваше любопытство, Гродов?

– Не совсем. Откуда появилось само пристрастие?

– И при царе, и при временном правительстве, при белых и красных, мой отец командовал кавалерийскими подразделениями, вплоть до дивизии. А поскольку обитали мы долгое время в Средней Азии, где из всех средств передвижения преобладали лошади да ишаки, ну еще верблюды, то командование потребовало, чтобы все члены семей военнослужащих освоили приемы верховой езды. А дальше, как обычно: одни эти приемы так и не освоили, другие тряслись в седлах только бы засчитали, что они проехались верхом, а я, тогда еще совсем девчушка, буквально прикипела к своей небольшой, «монгольской», как ее называли, лошадке. Имя у нее тоже было соответствующее – Чингисханчик.

– Вот теперь многое прояснилось, – мягко улыбнулся Гродов.

Римма тоже подошла к коню, легко вскочила в седло, дважды развернулась на месте, чтобы сдержать прыть своего «Румына».

– Но говорили-то мы не о моих страстях и пристрастиях. Что с госпиталем? Дай команду, чтобы кто-то отвез тебя на мотоцикле. Он у вас еще на колесах.

– Исключено, товарищ военврач.

Римма вновь дважды развернула коня на месте, низко наклонилась к комбату и, встретившись губами, они не поцеловались, а по-детски потерлись ими друг о дружку.

– Если говорить честно, я подозревала, что ты откажешься от этой возможности спасти свою жизнь и никакие уговоры мои не помогут. Но пойми меня как… женщину, – Дмитрию показалось, что она попросту не решилась произнести: «как влюбленную женщину». – Я обязана была использовать тот единственный реальный шанс помочь тебе, которым обладала. Иначе грош была бы цена мне… как женщине.

На сей раз она не стала «стреноживать» коня, а просто дала ему волю, и он помчался по той тропе, по которой прилетел сюда. Римма и в самом деле была прекрасной наездницей, она великолепно держалась в седле, но, увлекшись демонстрацией своей «верховой фигуры», совершенно забыла о том, что надо хотя бы раз прощально оглянуться. Комбат не сводил с Риммы глаз до тех пор, пока ее фигура не исчезла за степным курганом, однако взгляда, который ему так хотелось поймать в эти минуты, так и не дождался.