Олег Алякринский - Гастролер

— Эй, дома кто есть?

— Чего надо? — буркнула, высовываясь из приоткрытой дверной щелки, дородная тетка с круглым лицом. — Хозяина нет. Приходи завтра. Вернется, поговоришь о своем деле…

— Да я не по своему делу, — простодушно усмехнулся Алек, — а по его. Тут кореша ему «дачку» подослали, куда деть-то?

— Что там у тебя? — спросила по-хозяйски тетка, потому что к таким посылкам давно уже привыкла.

— Шмали с кило, — ответил ей Алек, помахав в воздухе толстым пакетом, где были завернуты пять пачек гашиша. — А здесь вот еще целая сумчонка с ленинградскими папиросками «Беломор». Их куда?

Отлично зная про великую любовь хозяина дома именно к ленинградскому «Беломору», который он регулярно курил вперемешку с таджикской дурью, тетка тут же оживилась и, сбросив дверную цепочку, пригласила гостя зайти в дом.

— Ну тогда заходи!

Алек был заранее предупрежден, что домохозяйка Заура сама обожала втихаря, на халяву покурить дурь, набивая смешанный с таджикским гашишем табак в древнюю трубку из вишневого корня. Возможно, поэтому и жила она столь безропотной рабыней в доме с молчаливым, неприветливым вором-затворником, не обращающим на нее месяцами никакого внимания, словно греясь у чужого костра и перехватывая крохи дармового удовольствия на склоне своих лет.

У каждого человека есть слабости: один любит обильно поесть, другой от природы соня, третий пьяница. Кто-то не может жить без прелюбодеяний, а кто-то без потасовок, все люди слабы на свой лад, каждый имеет свои особые пристрастия. Вот Заур предпочитал курить ленинградский «Беломор», и только его. К дури пристрастился еще со времен первой ходки в Караганду в пятьдесят восьмом. Казалось бы, мелочь, но об этой его привычке не знал разве только тот, кто об этом старом воре вовсе не слыхал.

На этом простеньком обстоятельстве Медведь и сыграл.

В Ленинграде, где у него многие местные воры ходили в добрых знакомцах, тамошний смотрящий Дима Стреляный добыл на табачной фабрике целую коробку «Беломора» — дефицитная, надо сказать, вещь по тем временам. В подвале особняка в Кусковском парке Алек под приглядом Георгия Ивановича самолично «зарядил» каждую папиросину специальным ядовитым веществом длительного действия.

Войдя в дом Заура, Алек мельком огляделся. И правда, скромно жил дагестанский смотрящий. Стол, несколько стульев, буфет у стены. На буфете вскрытая пачка «Беломора». Рассохшаяся дверка буфета чуть приотворена. Хозяйка горящими глазками алчно пялилась на него сквозь очочки на тонких дужках.

— Вы это… — с деланной опаской произнес Алек, — сховали бы куда подальше гостинец. Это паленый товар, из… Самарканда. Там ща спохватятся, хозяева крутить начнут — и докрутят до этого адреса.

— Да ты не бойся, тут искать будут хоть тыщу лет — не найдут! — заметила сварливо тетка, не отрывая взгляда от пакета с гашишем. — Давай свой гостинец-то, милок, я сховаю… — тетка нервно выхватила у Алека из рук сверток и живо унесла в соседнюю комнату.

Он тем временем подошел к буфету, тихонько приоткрыл дверку и обнаружил на верхней полке пачки с папиросами, целую стопку, видать «стратегический запас» заядлого курильщика. В яблочко! Алек быстренько достал из сумки свои «фирменные» папироски и в два приема произвел замену, баш на баш: зауровские к себе в сумочку, а своих восемь пачек — в шкафчик, на полку, теперь хозяин не заметит перемен в папиросном своем резерве. Когда хозяйка вернулась, довольная гостинцем, из соседней комнаты, Алек скромно так уточнил, есть ли у хозяина нужда в папиросах. Одновременно он дал хозяйке понять, что за папиросы нужно платить, так как дурь — подарок от его пахана, а вот «Беломор» — его, Алека, маленький бизнес.

Не желая расставаться с деньгами, хозяйка отказала гостю, не став покупать «Беломор».

— Вон их сколько у Заура, — ткнула она рукой в приоткрытый шкафчик.

На том и распрощались.

А примерно два месяца спустя дагестанского вора хоронили на городском кладбище со всеми почестями. Под мелким противным дождичком длинной процессией по мокрому зеркальному асфальту плыли черные «Волги» вслед за крытым, пышно убранным катафалком — грузовиком ГАЗ-51, где в темно-малиновом, с бархатным подбоем и с рюшками в оторочке, гробу упокоенно лежал иссохший, съеденный какой-то диковинной нутряной хворью Заур Хамзаев по кличке Кизлярский.

Ни в одной из черных «Волг», скорбным караваном двигавшиеся от центра Махачкалы к кладбищу, не было авторитетного московского вора в законе по кличке Медведь. Его многозначительное отсутствие служило для региональных паханов сигналом о так и не рассосавшихся трениях между покойным и его могущественным московским соперником, и потому, когда воры собрались тесной молчаливой толпой у свежевырытой могилы, над ней разносился тихий шепоток о возможных причинах смерти и о незавершившейся вражде.

Не похоронах присутствовал и Джавдет Якубов, известный в народе и в воровской среде как Якуб Болгарин. Кликуха Болгарин к нему прилипла как производное от его настоящей национальности — происходил он из булгарских татар, хотя по паспорту был дагестанец. А теперь, после смерти Заура, ему, скорее всего, суждено было стать смотрящим по Дагестану. Надолго ли, этого никто не знал, но устраивал он пока всех. Характера Болгарин был мягкого, обходительного; умел поддержать деловой разговор, хитростью обладал немалой и в отличие от резкого, непримиримого Заура никогда не лез на рожон и слово умел держать. Потому его кандидатуру и одобрили местные воры: в Дагестане, издавна раздираемом клановыми конфликтами, именно такой смотрящий и был сейчас нужен: ибо, как говорит Коран, «Аялах на небе всегда поправит наместника на земле».

Но было также известно, что Болгарин в неплохих отношениях с Медведем, и одно это уже обещало не конец, а, скорее, продолжение войны между Медведем и пиковыми ворами, в которой наступила только краткая передышка. Теперь у Медведя и на юге появился союзник в этой битве.

Со дня похорон Заура прошло полгода. Догадка о смерти Заура обрела свое подтверждение: пиковые воры прознали, как примерно помогли Зауру Кизлярскому уйти в мир иной. Причем известно это стало по чистой случайности. После его безвременного ухода кой-какие вещички перешли в собственность к его корешам и родственникам, в том числе и оставшиеся невыкуренными две пачки «Беломора». У Заура в Махачкале был крестник, молодой пацан — карманник по прозвищу Махач. Этот Махач Заура почитал за отца родного, искренне уважал, просто преклонялся перед ним, во всем подражал и норовил перенять чуть ли не все его привычки. И вот ему-то пачки ленинградского «Беломора» и перепали. Сам-то Махач не курил. Но зная, что его кумир, его учитель всю жизнь дымил только этими, в начале восьмидесятых годов уже совсем вышедшими из моды папиросами, решил попробовать. Буквально через две недели Махач почувствовал себя совсем неважно, хотя постеснялся поделиться своими ощущениями с корешами. А когда прошла еще неделя, он однажды, находясь в компании дружков, ни с того ни с сего не выдержал, сблевал от очередной цигарки. И тут вдруг Махач понял, что зауровский «Беломор» — дурной. Отдал парень две пачки этих чудных папирос на проверку в местный университет, на химический факультет, где у него друган работал техником-лаборантом. А этот друганок упросил какого-то аспиранта сделать анализ табака — и выяснилось, что в «беломорины» подмешаны особые ядовитые вещества.