Михаил Рогожин - Новые русские

— И понимать нечего. Обычный театр. СЭМПЭР ХО-МО БОНУС ТИРО ЭСТ! Согласимся с Марцмалом: «Порядочный человек всегда простак». Сердце у него здоровее наших. Во время прошлого приема я ему устроил дисфункцию, закодировал, довел до предынфаркта, а сегодня полностью восстановил работу сердечной мышцы. Представляю физиономии профессоров в Бакулевском институте. Такого они еще не видели.

— А петух? — все еще шепотом спрашивает Иголочкин.

— Петуха жалко, — продолжает смеяться Артемий. — Но что поделаешь, обряд есть обряд. Без петуха он бы не поверил.

Иголочкин переключается на веселый настрой понтифика:

— А я, дурак, поверил всему. Но ты же дал порошок?

Артемий пожимает плечами:

— Обычная марганцовка. Кстати, остальное зависит от тебя. Втолкуй Аслану, что на Кипре, как только деньги Леденева поступят на счет фирмы, нужно выкрасть эту коробочку у Кати.

— И что будет? — спрашивает Лева, предполагая ответ.

— Ошибаешься. Он не умрет. Просто сойдет с ума от страха смерти. Ему будет уже не до своих капиталов.

— Аслан не сумеет. Лучше поручить кому-нибудь другому.

Артемий задумывается. Становится серьезным. Кладет руку на плечо Иголочкину:

— Прав. Я поручу. А ты давай быстро в фонд. Пусть готовят подписание, и оттуда в Бакулевский, за Степаном и Катей. Чтобы сегодня все было подписано! А послезавтра в самолет и на Кипр. Все понял?

— А билеты? Визы? — сопротивляется Лева.

— Шепни Темирову, что нужно торопиться. Иностранный партнер в любой момент может окочуриться. Думаю, и билеты, и виза появятся сами собой. Я все сказал. ДИКСИ.

Иголочкин выходит в коридор с безликими, тускло мерцающими окладами, а за дверями продолжает смеяться Артемий.

В таком непривычно веселом настроении понтифика застают вызванные к нему Матвей Евгеньевич и Надя. В душе каждый из них догадывается, для чего понадобились Артемию. Влюбленный Туманов надеется отстоять свое право на девушку, а Надя с облегчением считает, что ее испытательный срок закончился и впереди — более шикарная и балдежная жизнь.

Встреча начинается с заботливых расспросов Артемия о здоровье Матвея Евгеньевича. Выбранная тема малоприятна Туманову, тем более что перед Надей он старается держаться молодцом. Артемий нарочно напирает на его возраст. Матвей Евгеньевич не выдерживает подобной дружеской экзекуции.

— Артемий, перестань! Далось тебе мое здоровье! Я влюблен в эту милую, прелестную девушку и даже подумываю соединить наши жизни.

— Неужели ты бросишь Лизу?! — притворно возмущается понтифик.

— А кому мешает Лиза, безвылазно сидящая в Майори? Иногда, конечно, придется ездить туда. Но здесь я куплю нам с Надюшей небольшую квартирку. Начну снова концертировать, повожу ее по миру. Мне как раз предложили дать три концерта в филармоническом обществе города Биля. Это в Швейцарии. Сам посуди, не с Лизой же мне туда ехать?

Понтифик пристально глядит на Надю:

— Ты хочешь в Швейцарию?

— Мне все равно, — честно отвечает она. Ей действительно никуда не хочется ехать с Тумановым.

Артемий усаживает Матвея Евгеньевича на диван.

— Агнец мой, не мне тебе напоминать, что в нашем возрасте следует пользоваться правилом: «НОН ОМНЭ КВОД ЛИЦЕТ ХОНЭСТУМ ЭТС — не все, что дозволено, достойно уважения». Поверь, отвел душу и хватит.

Матвей Евгеньевич краснеет, его нижняя челюсть начинает непроизвольно дергаться. Густые черные брови взлетают домиком. В глазах — боль и обида. Из холеного, жизнерадостного стареющего мужчины, до сих пор считающего себя ребенком, он вдруг превращается в жалкого злобного старика, готового дрожащими руками вцепиться в отбираемую у него последнюю надежду.

Артемий встает, подходит к фонтану. Долго ополаскивает под струей воды руки. Обращается к Наде:

— Я не смею быть разрушителем вашего счастья. Если тебе лучше с моим другом Матвеем Евгеньевичем, живи, Бог с тобой. В таком случае я отнимаю от тебя свою руку.

Надя подбегает к Артемию, огибает фонтан, чтобы заглянуть в его холодные глаза.

— Послушайте, я же выполняла ваше поручение!

— Какое поручение?! — надтреснутым голосом возмущается Туманов.

— Обычное, — бесстрастно отвечает понтифик. — Вспомни, как ты не хотел вносить в кассу пятьсот долларов.

— Да! Да! Да! Было. Но ведь я же не знал, что начнется цунами. Пойми! Это — цунами, захватившее мое сердце.

Артемий кивает в сторону Нади:

— Мне какое дело? Пусть понимает она.

Надя встает за спину понтифика и шепчет так, чтобы слышал Туманов:

— Оградите меня от этого старика…

После этих слов Матвей Евгеньевич как-то оседает. По дряблым щекам катятся слезы.

Понтифик подсаживается к нему, обнимает за плечи. Понимающе молчит. Потом просит Надю:

— Агнец мой, сделай для моего друга исключение, удели ему завтра пару часов для прощания. Не будь строга с мужчиной, посвятившим себя любви и обожанию женщин.

Матвей Евгеньевич с собачьим страданием благодарит молча, всей своей осевшей фигурой и дергающейся головой. Встает, тяжело передвигается, почему-то припадает на левую ногу, доходит до двери и, не глядя на Надю, просит:

— Приди к Максу, я буду ждать… Не по-христиански получается…

С этими словами уходит.

Надя ждет от Артемия одобрения ее поведения. Но он не торопится и без всяких прелюдий переходит к делу.

— Считаю, что ты созрела для серьезного сотрудничества со мной. Сейчас поедешь в фонд. Найдешь там Льва Иголочкина, скажи, чтобы представил тебя Аслану — президенту фонда вместо Глотова. Поедешь с ним на Кипр…

— На Кипр! Купаться! — охает от восторга Надя. — Балдеж! Вот где кайфануть можно! Там же лето! А этот Аслан, он что — татарин?

— Казах…

— Старый?

— Молодой.

— Это в кайф. У меня азиатов никогда не было.

Артемий пережидает, пока она немного придет в себя, и продолжает:

— У Иголочкина спросишь об одной коробочке… дальше будешь выполнять неукоснительно его указания. И не дай Бог тебе проболтаться о знакомстве со мной. Понятно?

— Нешто я дура, что ли?

— Тогда иди. Я все сказал.

Надя с обожанием смотрит на понтифика.

— Можно я вас поцелую?

Артемий протягивает руку.

— Целуй.

Девушка смущенно прикасается губами к его холодным пальцам и выбегает в коридор.

Одни завидуют удачной жизни, другие — удачной смерти. Гликерия Сергеевна в свои неполные восемьдесят лет завидует и тому, и другому, особенно, когда речь заходит о знакомых, и уж обязательно, когда о родственниках. Сегодня она примчалась по звонку Таисьи Федоровны первая. Чернильные букли из-за спешки не уложены в обычном порядке, поэтому ее кукольное лицо с натянутой глянцевой кожей кажется более живым, чем обычно. Гликерия волнуется, ведь она призвана участвовать в головомойке, которую Таисья решила задать Элеоноре. Подумать только, в квартире, по дубовому паркету которой совсем недавно ходил Василий, а до него почти все великие люди страны, Элеонора открыто принимает двух любовников. Об одном, Степане, было известно, но, оказывается, есть еще одна темная личность, как доносят слухи, морильщик тараканов. Ужас! До чего Элеонора опустилась в своем распутстве. Так не уважать дом, в который ее пустили.