Андрей Воронин - Игра без правил

– Зар-раза, – беззлобно выругался Комбат, выудил из кармана запасные ключи от машины брата и, отдав их охраннику, снова вошел в трубу.

На этот раз обошлось без гудения и повторного досмотра. Охранник вернул ключи, и Борис Иванович наконец смешался с толпой, мало-помалу заполнявшей амфитеатр.

С трудом отыскав свое место, он уселся в удобное кресло и взял с проплывавшего мимо подноса высокий тонкостенный стакан с прозрачной жидкостью янтарного цвета, в которой мелодично позванивали кубики льда. Он не собирался принимать "сто граммов для храбрости", в этом он не нуждался, но в таком месте напитки просто обязаны были быть неплохими, и он не обманулся в своих ожиданиях: в бокале оказался самый настоящий скотч. Комбат с сомнением приподнял брови. Если уж пить крепкое, то он предпочел бы водку, а уж лед в стакане и подавно был ни к чему: в зале было душно, и лед стремительно таял, разбавляя напиток. Борис Иванович заметил, что увешанные камнями и золотом женщины вокруг пьют этот жидкий динамит, как чай с молоком, снова поиграл бровями и осушил свой стакан залпом, сразу же сунув его на вновь возникший в пределах досягаемости поднос и отказавшись от добавки.

Его сосед справа закурил, щелкнув крышкой массивного серебряного портсигара. Комбат вспомнил, что входил во двор с неприкуренной сигаретой во рту, и попытался сообразить, куда она могла подеваться. Так и не вспомнив, что он с ней сделал, он засунул руку в карман пиджака и обнаружил сигарету там – сломанную, измятую, полураскрошенную. "А вот это уже нервы, – подумал он. – Чего не надо, того не надо, и не уговаривайте." Впрочем, если он и нервничал, то сейчас, после стакана спиртного, это прошло: он был в зале, и путей к отступлению не осталось, кроме бегства, которое явно не годилось, тем более что пока что его никто не собирался убивать.

Думая так, он ошибался. Сидевший на балкончике Рябой увидел его сразу, как только он вошел в зал, и едва не протер дыру на заднице, вертясь во все стороны в поисках Стручка. Говорить о том, что в зале сидит лазутчик и вообще опасный человек, кому-нибудь другому он не стал: в конце концов, десять тысяч ему обещал не кто-нибудь, а Стручок персонально. Поэтому он высматривал Горохова, стараясь в то же время не спускать глаз с Комбата, который, правда, вроде бы никуда не собирался уходить, а спокойно сидел во втором ряду амфитеатра и глазел по сторонам.

Комбат, заглядевшись на красивую женщину, сидевшую в первом ряду, кресел за десять справа от него, пропустил момент, когда на ринге появился Хряк. Для него этот незнакомец с похожим на свиной пятачок носом возник на площадке внезапно, и тут же в зале погас свет, в то время как ринг залило слепящее электрическое сияние.

– Дамы и господа, – громко сказал Хряк, широко разводя руки жестом профессионального зазывалы. Борис Иванович отметил про себя, что он, во-первых, никуда не годный шоумен, а во-вторых, сильно запыхался. – Я рад приветствовать вас на финальном поединке нашего турнира. Турнир, как и его участники, не нуждается в представлении и рекламе, поэтому я буду краток и не стану надолго отвлекать вас от этого захватывающего зрелища. Итак, как вам, должно быть, известно, в финальном поединке сегодня встретятся Зверь и его достойный соперник, выступающий под псевдонимом Кэп! Напоминаю, что победитель этого поединка получит приз в десять тысяч долларов и право встретиться в показательной схватке со звездой мирового спорта, непревзойденным мастером гладиаторских боев, на счету которого сотни побед и ни одного – ни одного, господа! – поражения, многократным чемпионом мира по кикбоксингу Семеном Губой!

Амфитеатр отозвался коротким восторженным рыком. Сосед Рублева, повернувшись к нему, сказал, перекрикивая шум:

– Сеня – это класс! Хребты ломает, как спички.

От него еще ни один живым не ушел, представляете?

– Что вы говорите, – вежливо поразился Комбат, глядя на ринг.

Хряк еще раз изобразил распятие, сделал публике ручкой и поспешно удалился. На смену ему с противоположных концов зала на арену вышли финалисты.

Рублев, до сих пор немного волновавшийся за судьбу Французова, облегченно вздохнул: это все-таки был он. На капитане были только красные боксерские трусы с дурацкой золотой каймой да белые борцовки. Лицо его выглядело немного осунувшимся, но спокойным и сосредоточенным, как перед боевым выбросом. Комбат хорошо знал это выражение, и ему стало немного жаль парня, которого Хряк называл Зверем.

Зверь был на полголовы выше рослого Французова, но немного уже в плечах и в тазу. Двигался он быстро и плавно, как ртуть, и Борис Иванович слегка нахмурился: это был, похоже, серьезный противник. Мускулистое смуглое тело Зверя лоснилось, видимо, смазанное каким-то кремом или жиром. Он прыгал по рингу, время от времени скаля зубы и издавая глухое рычание: работал на публику. Публике, впрочем, все эти обезьяньи ужимки были явно до фонаря и не встречали в ней никакого отклика.

– Что ты скачешь, дай ему! – выкрикнул кто-то.

Амфитеатр одобрительно зашумел.

Ударил гонг, и бойцы пошли навстречу друг Другу. Рефери на ринге не было, да и зачем рефери в поединке без правил? Зверь с ходу нанес хлесткий удар ногой – это было действительно красиво, высоко и мощно, как в кино, но Комбат с удовольствием отметил, что парень глуп и чересчур любуется своим умением высоко задирать ноги: настоящий профессионал не стал бы тратить силы, нанося красивые, но малоэффективные удары ногами в голову, а постарался бы сначала немного приблизить эту голову к земле, как следует обработав голени и коленные чашечки соперника.

Французов легко блокировал удар, нырнул под моментально последовавшую за ним "вертушку" и провел молниеносную подсечку, после которой неподготовленный человек наверняка отправился бы в больницу со сломанной лодыжкой. Зверь, однако, легко избежал опасности, просто подняв ногу и тут же снова опустив ее на место с негромким стуком. Вслед за этим последовал целый каскад ударов и блоков. Зверь напирал, Французов хладнокровно защищался, публика ревела, как стадо разъяренных быков, подбадривая Зверя и понося капитана.

– Трус! – фальцетом визжал сосед Бориса Рублева. – Сосунок! Беги к маме, пусть даст тебе сухие трусы!

Комбат сохранял спокойствие, несмотря на острое желание сломать что-нибудь своему темпераментному соседу, возможно даже шею. Он терпеть не мог крикунов и скандалистов. Они не признавали ни логики, ни доводов разума, ни обыкновенной порядочности и справедливости. Они не признавали ничего, кроме звуков собственного оглушительного голоса и собственного тупого, наглого хамства. Комбат старался избегать конфликтов с этими людьми, потому что при первом же визгливом вопле в нем просыпался тигрлюдоед, которого порой бывало очень трудно снова уложить спать: он хотел убивать, просто для того, чтобы этот ор наконец прекратился.