Андрей Воронин - Игра без правил

Крики в зале слились в один восторженный рев, когда Зверь, умневший прямо на глазах, нанес Французову точный удар в голень чуть пониже колена. Нога капитана подломилась, и он упал на одно колено.

Под торжествующий рев амфитеатра Зверь нанес убийственный прямой в голову, но согнутые в локтях руки Французова стремительно мелькнули перед лицом, скрещиваясь в элементарные, простые и чрезвычайно эффективные при умелом применении "ножницы". Комбату показалось, что даже сквозь свист и гвалт он различил негромкий, но отчетливый хруст сломавшейся, как сухой стебель репейника, кости, а потом Зверь начал кричать от боли и ярости – страшно, без слов, перекрывая все звуки. Рука его неестественно и жутко выгнулась в суставе в обратную сторону. Зал вздохнул и растерянно замолчал. Финальный поединок кончился.

– Хороший был удар, – сочувственно сказал Комбат своему соседу, который медленно, словно не веря своим глазам, опускался в кресло, из которого вскочил в самом начале стремительной атаки Зверя. – И рука была хорошая, вот только кто-то ее по ошибке дураку пришил, а он взял и не уберег. А вы что же, на него деньги поставили?

Сосед не успел ответить, потому что откуда-то сверху и, как показалось Борису Ивановичу, спереди раздался властный голос:

– Дайте свет на зрителей!

Амфитеатр залило светом. Люди начали растерянно подниматься с мест, оглядываясь и переговариваясь, привычный порядок вещей явно был нарушен на самом интересном месте. В связи с этим почти никто не обратил внимания на то, как с ринга унесли продолжающего издавать хриплые вопли Зверя. Французов тоже стоял столбом посреди ринга, озираясь по сторонам и явно не понимая, что произошло.

– Прошу всех оставаться на своих местах и сохранять спокойствие, – снова раздался тот же голос. Он был таким уверенным и властным, что у Комбата мелькнула дикая мысль: уж не милицейский ли это рейд?

Впрочем, голос немедленно опроверг это лишенное оснований предположение:

– Показательная схватка состоится после того, как из зала будет удален человек, не имеющий права здесь находиться.

Теперь Борис Иванович разглядел, откуда доносился голос: на противоположной стороне амфитеатра примерно в метре над головами сидевших в последнем ряду зрителей располагался неприметный балкончик, на котором стояли двое. Говоривший, как понял Комбат, был, вероятнее всего, тем самым Гороховым, а второй был определенно знаком Борису Ивановичу.

– Ах ты, сучонок, – негромко сказал он, адресуясь к Рябому. – Все-таки надо было тебя замочить.

– Прошу всех сесть, – сказал Стручок, сверля Комбата недобрым взглядом. – Охрана, в зал. Сторона "Б", второй ряд, высокий мужчина с усами.

Теперь все, кроме Рублева, сели. Комбат стал поспешно пробираться к проходу, немилосердно оттаптывая ноги и отбивая пытавшиеся вцепиться в него – впрочем, без особого энтузиазма – руки. Толпа с интересом наблюдала за новым щекочущим нервы представлением. С разных концов зала навстречу Рублеву спешило человек десять охранников. Распахнувшаяся дверь выплюнула еще несколько человек в одинаковых пиджаках, потом еще. В тишине отчетливо лязгнул автоматный затвор.

– Не стрелять, кретины! – надсаживаясь, прокричал Стручок.

Публика испуганно ахнула, истошно завизжала какая-то женщина. Комбат уже стоял в проходе и неторопливо расстегивал пиджак одной рукой, другой заталкивая в карман дурацкий галстук-бабочку. Галстук все время скользил мимо кармана, и Рублев в конце концов просто бросил его на пол.

– Комбат! – закричал Французов, разглядевший наконец своего командира сквозь слепящий свет направленных на ринг прожекторов.

Рублев помахал ему рукой, словно они случайно встретились на улице, и сложил большой и указательный пальцы правой руки в кольцо – о'кей, дружище. Юрий сразу понял, почему его сегодня не смогли связать по телефону с Ириной, но это надо было проверить.

– Ирина? – крикнул он.

– В порядке! – ответил Комбат, и тут до него добежал первый охранник.

Борис Иванович, не мудрствуя лукаво, сшиб его со ступенек ударом ноги, и он боком, наискосок рухнул прямо на головы сидевших во втором ряду зрителей.

– Идите сюда, инвалиды, я покажу вам гладиаторские бои! – прорычал Комбат, чувствуя, как им начинает овладевать знакомое боевое безумие, и с радостью отдаваясь его власти.

Второй охранник нырнул вниз со сломанной челюстью, дробно ссыпавшись по ступенькам до самого помоста, окружавшего арену. Его товарищи, перепрыгивая через упавшего, плотной толпой перли наверх, спеша принять участие в празднике. Кто-то прыгнул Комбату на спину и попытался свернуть ему шею. Комбат перебросил смельчака через себя, и тот смел наступавших по лестнице коллег, не ожидавших такого поворота событий и потому не успевших увернуться. Французов, несколько раз на пробу согнув и разогнув ушибленную Зверем ногу, легко запрыгнул на помост и обрушился на нападавших с тыла. Публика, несмотря на свою любовь к кровавым зрелищам, начала, давя друг друга, спешно покидать превратившуюся в арену побоища сторону "Б".

Зажатая между Рублевым и Французовым, как между молотом и наковальней, охрана заняла круговую оборону. Стрелять в этой сумятице и давке было немыслимо, а ножи и кастеты, как очень быстро выяснилось, против этой парочки были бесполезны. Стручок бесновался на балконе, наблюдая за тем, как один за другим падают на ступени прохода его охранники. Некоторые отползали в сторону, а иные оставались лежать неподвижно. Охрана "Олимпии" таяла, как кусок рафинада в стакане кипятка, хотя и была набрана с таким расчетом, чтобы отразить хорошо организованное нападение.

Возле Стручка незаметно возник Хряк. Он был бледен.

– Что делать, а? – беспомощно спросил он. – Ты посмотри, что вытворяют!

В проходе оставалось уже меньше десятка охранников. Они отбивались, как могли, но на таком узком пространстве их подавляющее численное преимущество оборачивалось против них же: они отчаянно мешали друг другу. Те, что были посообразительней, начали растекаться в стороны, карабкаясь по креслам с намерением выйти в тыл Рублеву и Французову. Оба прекрасно видели грозящую им опасность, но поделать с этим было нечего: их было только двое. Наконец они оказались прижатыми спинами друг к Другу, поменявшись ролями с охраной, которая теперь окружила их кольцом. Примыкавшие к проходу кресла во всех трех рядах были изломаны и сметены в сторону, так что теперь бывшим сослуживцам приходилось держать оборону на все триста шестьдесят градусов. В зал вбежали пятеро бандитов, несших наружную охрану, – это был последний резерв Стручка и Хряка – и с ходу включились в потасовку.

Горохов отдал Хряку какое-то распоряжение, и тот исчез с балкона. Стручок был вне себя от ярости: ситуация была критической. Даже если этим двоим и не удастся уйти, их придется искалечить, а может быть, и убить на глазах у полутора сотен зрителей, среди которых полно женщин. Это был конец прибыльного предприятия, и самым разумным сейчас было бы просто бежать, бросив все на произвол судьбы. Просто забрать деньги из кассы и бежать куда глаза глядят, оставив этих бешеных медведей добивать охрану, но сделать это Стручку мешала душившая его ярость. Два каких-то нищих мерзавца, из тех, на кого Петр Иванович Горохов обращал внимание только тогда, когда они перебегали дорогу в опасной близости от капота его "Лендровера", за неделю не оставили камня на камне от того, что обещало в ближайшем будущем стать настоящей империей. Уже налаживались плодотворные контакты с властями и средствами массовой информации, уже готовилась реклама и присматривались помещения посолиднее этого подвала, и вдруг от всего этого осталась горстка праха, тающая на глазах кучка охранников, которые вот-вот побегут, решив, что своя рубашка ближе к телу.