Андрей Воронин - Закон против тебя

Он проболтался в мастерской около часа, наблюдая за ходом ремонта и испытывая непреодолимое желание закурить, а потом поймал за рукав пробегавшего мимо хозяина мастерской и поинтересовался, как скоро тот может закончить ремонт.

Армянин опустил свою ношу на бетон, придерживая капот за помятый верхний край, и испытующе посмотрел на Бориса Ивановича.

– Сильно торопишься, дорогой?

Вместо ответа Борис Иванович резко провел ребром ладони по горлу. Армянин кивнул и задумался.

– Работы много, – сказал он наконец. – Я сейчас даже не знаю сколько. Надо посмотреть. Ты иди, дорогой, отдыхай. Часов в девять позвони, я тебе скажу, когда подъехать. Если будет нужно, мы с ребятами задержимся. Не волнуйся, сделаем все в лучшем виде.

Вот тебе номер, позвони.

– В девять вечера? – зачем-то переспросил Борис Иванович, хотя и без того было ясно, что о девяти утра речь идти не может: стрелки его часов показывали четверть десятого.

– Вечера, дорогой, вечера, – с сочувствием ответил хозяин, подхватил капот и заторопился по своим делам.

Борис Иванович горько вздохнул и покинул мастерскую в самом дурном расположении духа. На улице он поймал такси и поехал на Казанский вокзал, чтобы выяснить, не быстрее ли будет добраться до Йошкар-Олы поездом. Таксист попытался завязать разговор, но быстро смолк, видя, что клиент вовсе не расположен к общению.

На вокзале Комбат очень скоро выяснил, что нужный ему поезд отправился сорок минут назад, а следующий будет только завтра утром, причем билеты на него все до единого распроданы. Бормоча невнятные проклятия, Борис Иванович вышел на Каланчевскую площадь и направился к станции метро, пытаясь понять, что именно заставляет его так нервничать. Он умел терпеливо ждать, да и ожидание, если верить шурину носатого «гада» по имени Гурам, не должно затянуться надолго. Несколько лишних часов не могли существенно повлиять на ход дела. В какой-то степени это было даже удобно: выехав из Москвы поздно вечером и проведя в дороге ночь, они с Подберезским могли прибыть на место рано утром, имея впереди долгий летний день, в течение которого можно было провернуть массу дел и доставить массу неприятностей подполковнику Пискунову и старшему лейтенанту Чудакову, не говоря уже о содержателях склада левой водки на окраине Куяра. Но, несмотря на все эти резонные доводы, что-то не давало Борису Ивановичу покоя, заставляло чувствовать себя так, словно он находился в двух шагах от развязки. Это было знакомое ощущение, которое еще ни разу не подводило Комбата, и, двигаясь по площади в сторону метро, он все время озирался по сторонам, словно ожидая внезапного нападения.

На него так никто и не напал, если не считать нищих, которые, как всегда, шеренгой стояли у входа в метро, выцыганивая у прохожих мелочь. Здесь было несколько инвалидов – как настоящих, так и вызывающих некоторые сомнения, – двое или трое обыкновенных бомжей и даже какая-то совершенно забитая, дышащая на ладан старуха, просившая милостыню под сидевшего в инвалидном кресле на колесиках молодого, сильно изможденного мужчину в камуфляжном комбинезоне. Бледное осунувшееся лицо этого человека, до глаз заросшее колючей бородой, поражало своим остановившимся, совершенно безжизненным, как у закоченевшего трупа, выражением. Глаза напоминали мертвые стеклянные шарики, из уголка губ, неприятно поблескивая в щетине, свисала тонкая нитка слюны. Борис Иванович поспешно отвел глаза от этого лица, показавшегося ему смутно знакомым. Перед ним был либо великий артист, либо человек, раз и навсегда превратившийся в растение.

– Добрые граждане, дорогие россияне, – негромко, с дрожью в голосе нараспев выводила старуха. – Не оставьте в беде инвалида, который проливал за вас свою кровь, сражаясь с чеченскими террористами. Государство забыло о своем герое, когда он стал ему не нужен. Не дайте умереть с голоду солдату, который отдал самое дорогое, чтобы вы могли жить в мире и спокойствии…

В глазах у старухи блестели неподдельные слезы.

Борис Иванович еще раз взглянул на калеку, снова поразившись неуловимому сходству с кем-то очень знакомым, и отдал старухе последнюю крупную купюру, лежавшую в его кошельке. Теперь там осталось только немного мелочи да семьдесят долларов – двадцатка и полтинник – в потайном кармашке. Старуха несколько раз мелко поклонилась, благодаря его, и снова затянула свою жалобную речь.

Войдя в метро, он усилием воли заставил себя не думать о калеке. Солдаты гибли и становились инвалидами во все времена, и во все времена российское государство забывало о них в тот самый момент, как они выпускали из рук оружие. Об этой горькой обиде нельзя забыть, и отомстить за нее нельзя – о ней можно только не думать, чтобы не доводить себя до бешенства.

Вместо этого Борис Иванович стал думать о разных разностях и, в частности, о светлых и темных полосах.

«Вся беда в том, что у меня поганый характер, – думал он. – Бегаю, прыгаю, морды бью, машины ломаю, стреляю в кого-то, что-то доказываю, и нет на меня никакой управы. А возраст уже не тот. В моем возрасте нормальные люди детей женят, а некоторые уже и внуков нянчат. На дачах копаются, рыбку удят, телевизор смотрят… И что я за выродок такой?»

Он так устыдился своего самоедства, что, придя домой, первым делом вынул из холодильника бутылку пива и протер покрытый толстым слоем пыли экран телевизора. Откупорив пиво, он повалился на диван, включил телевизор и стал смотреть.

Минут пятнадцать он пытался проникнуться переживаниями героев очередной мыльной оперы, но в конце концов не выдержал и переключился на другой канал. По другому каналу хвалили новую зубную пасту, ненавязчиво ругая при этом все остальные. Борис Иванович, кряхтя, встал с дивана и сходил за новой бутылкой пива. Вернувшись, он обнаружил, что зубную пасту сменили гигиенические прокладки, понял, что рекламная пауза несколько затянулась, и снова нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Экран мигнул, и Борис Иванович увидел одетого в одну набедренную повязку Арнольда Шварценеггера.

«Старый козел», – сказал Арнольду Борис Иванович и опять переключился.

Здесь показывали городские новости. Борис Иванович с вялым интересом пронаблюдал за тем, как Иосиф Кобзон вручает московской мэрии коллекцию подаренных ему поклонниками произведений изобразительного искусства, широко зевнул и отправился на кухню за очередной бутылкой пива.

«Наш корреспондент находится у входа в станцию метро „Комсомольская“, – услышал он, выходя из комнаты. – Сейчас мы попробуем связаться с ним в прямом эфире.»

– Не возражаю, – не оборачиваясь, сказал Борис Иванович.

По дороге Комбат ненадолго задержался, чтобы избавиться от излишков пива в организме и освободить место для новой порции, так что, когда он вернулся, связь с Каланчевской площадью уже была установлена. Бойкий молодой прохвост со светлыми усиками в ускоренном темпе рассказывал зрителям о засилье наводнивших город попрошаек, стоя на фоне шеренги нищих, мимо которых меньше часа назад проходил Борис Иванович. Потом оператор дал крупный план, и Комбат вторично за сегодняшний день увидел лишенное малейшего проблеска разума лицо инвалида, привлекшее недавно его внимание. В мозгу у него что-то щелкнуло – по крайней мере, Борис Иванович готов был поклясться, что слышал металлический щелчок, – и он узнал это лицо.