Андрей Воронин - Число власти

— Математика — царица наук! — повторил Алексей. — И мы должны за нее выпить, потому что ей я обязан всем, что имею!

С этими словами он обвел широким жестом комнату, в которой они находились, как будто это была роскошная спальня пентхауса, выстроенного на крыше высочайшего в мире небоскреба. На самом-то деле это была убогая конура хрущевской постройки — восемнадцать квадратных метров, низкий потолок, кухонька размером с носовой платок, совмещенный санузел чуть поменьше кухни и прихожая, в которой даже коту сложновато было бы нагадить по причине тесноты. Потолок в комнате был весь в черно-желтых потеках, драные обои местами отстали от стен, а окно не мыли, наверное, со дня сдачи дома в эксплуатацию. Паркетный пол рассохся, вздулся и почернел, и каждый шаг по нему сопровождался душераздирающим треском; дверь в кухню отсутствовала, а остальные три двери — входная, дверь в прихожую и та, что вела в санузел, — выглядели так, что лучше бы их тоже не было.

Самым дорогим предметом обстановки в этих хоромах был, пожалуй, компьютер, да и тот просился на свалку. Был он какой-то совсем уж древний: с архаичной клавиатурой, помятым системным блоком, и Балалайка с удивлением разглядела на его передней панели широкую приемную щель для пятидюймовой дискеты со смешным запорным рычажком сбоку. Похожие компьютеры, помнится, стояли у них в школе, в классе информатики, и они уже тогда, более десяти лет назад, перестали быть не только последним, но даже и предпоследним словом техники. Подслеповатый мониторчик в пожелтевшем старом корпусе смешно таращил крохотное, размером в две Валькиных ладошки, бельмо радужного экрана. Еще нелепее выглядел современный, явно недавно купленный, модем, присоединенный к этому электронному динозавру. Телефонного аппарата в квартире не наблюдалось, зато телефонная розетка была, и шнур от модема уходил прямо в нее.

Помимо этих “экспонатов” в комнате имелись рассохшийся стол, древний вращающийся стул — железный, облезлый, без колес, с продранным дерматиновым сиденьем и болтающейся на одном винте спинкой, полуторная кровать, на которой сидела Балалайка, покрытый облупившимся лаком журнальный столик, колченогий табурет и стеллаж вдоль дальней стены, собранный из дырчатых металлических планок, вроде тех, на которых монтируют аппаратуру АТС. Стеллаж был завален какой-то пыльной электронной требухой — судя по виду, ни на что уже не годной. С грязного потолка свисала на пыльном шнуре не менее пыльная лампочка — не то просто слабая, не то грязная до такой степени, что свет уже не мог пробиться сквозь толстый слой липкой пыли и паутины.

Короче говоря, если бы не компьютер, эта квартира напоминала бы обыкновенный притон. Вообще-то, она напоминала притон и с компьютером, вот только хозяин квартиры не вписывался в обстановку — слишком чист, интеллигентен и не от мира сего. За математику он пьет... Псих!

— Не хочу пить за математику, — капризно сказала Валька, отводя за спину стакан, в который Алексей пытался долить шампанского. — Не буду! Кто она мне такая, эта твоя математика, чтобы я за нее пила?

Алексей отнесся к этому вопросу неожиданно серьезно.

— Кто такая? — переспросил он, держа на весу бутылку и стакан и слегка покачиваясь — надо полагать, от умственного напряжения. — Царица наук для тебя не авторитет, да? Ну, тогда... Вот ты, к примеру, филолог...

— Я, к примеру, проститутка. Плечевая путана.

— Я не об этом! — Алексей махнул на нее стаканом. Валька взвизгнула и принялась вытираться простыней, но хозяин не обратил на этот инцидент внимания. — Ну, допустим, бывший филолог... Ты знаешь, что все на свете можно описать словами. Можно?

— Ну да, — сказала Валька. — Более или менее.

— Вот! — воскликнул Алексей. — Более или менее! То есть приблизительно, очень неточно и с обязательной поправкой на читателя или слушателя, потому что каждый воспринимает услышанное или написанное по-своему. Так ведь?

— Н-ну... Допустим, что так.

— Именно так! А математика точна, ее язык не терпит полутонов и двойных толкований. Да — да, нет — нет. И этот язык, в отличие от любого из человеческих языков, безграничен и всеобъемлющ. Им можно исчерпывающе описать любое явление природы, и, воссозданное по этому описанию, оно будет идентичным образцу. Описать самолет словами может любой дошкольник, но попробуй-ка запустить в небо машину, построенную по такому описанию! Корабль, созданный по описанию самого талантливого писателя-мариниста, никуда не поплывет. Да что корабль! Даже твое лицо и тело — твое красивое лицо и прекрасное тело — можно подробнейшим образом описать языком математики, и это будет самый точный из твоих портретов. Любой изгиб твоего божественного тела можно перевести в простенькую математическую формулу, в основе которой будет лежать знакомое тебе число Пи...

— Три целых четырнадцать сотых и что-то там в периоде, — блеснула своими познаниями Валька. Мысль о том, что Алексей представляет ее в виде этакой конструкции из дуг, овалов и математических закорючек, показалась ей любопытной и немного жутковатой.

— Совершенно верно... С помощью числа Пи можно описать любую кривую. Это гениально! Но ведь в природе нет ничего, что не подчинялось бы законам математики! Законы, которым подчиняются простые геометрические фигуры, мы изучаем в средней школе. Но есть другие законы, другие числа, которые определяют движение звезд и рождение ураганов, как число Пи определяет длину окружности. Должны быть! Должно существовать некое число, которое, будучи подставленным в любую формулу, даст искомый результат. И я думаю — нет, я точно знаю! — что пресловутое число Пи является всего-навсего его частью, его маленькой частицей, крошечным фрагментом всеобъемлющего описания...

Вальке-Балалайке вдруг расхотелось спать. Какой может быть сон, если находишься в одной квартире с маньяком! А перед ней стоял самый настоящий маньяк, в этом она больше не сомневалась. Убогая обстановка, заумные речи — все говорило в пользу такого предположения. В эту картину отлично укладывались даже новая машина и пятьсот долларов, которые бедняга отдал ей без единого слова протеста. Машину, наверное, взял у приятеля, а то и вовсе угнал, а деньги — кровные, последние — достал из загашника и отдал первой попавшейся шлюхе, лишь бы та поехала с ним и всю ночь слушала его бредни.

Алексей заглянул в стакан, но там было пусто — шампанское он минуту назад вылил на Вальку. Тогда он поднял бутылку, припал к горлышку и не отрывался, пока не выпил все до дна. Вино не потушило лихорадочный блеск в его глазах — наоборот, они засияли еще ярче.

— Черт, — сказал он, — сто раз зарекался покупать эту дрянь. Нам бы сейчас водки... А?