Андрей Воронин - Кровавые жернова

«Каким бы я смотрел взглядом, если бы меня арестовали и, посчитав врагом народа, выгнали из дома и все забрали? Наверное, так же. Не станет нормальный человек улыбаться, когда беда пришла в дом».

Из всех бумаг Андрея Алексеевича заинтересовала лишь одна – странный рапорт лейтенанта Свинарева, производившего арест Якова Коровина и членов его семьи. Канцелярский язык, множество орфографических ошибок раздражали Андрея Алексеевича. Он немного морщился, читая косноязычные фразы. Рапорт был составлен лейтенантом для того, чтобы дать объяснения начальнику районного НКВД Парамонову, почему машина задержалась в дороге на целый час.

«…Яков Коровин попросил остановить машину, чтобы он с семьей мог спокойно поесть. Я на просьбу арестованного ответил отказом. Мой отказ могут подтвердить Петров, Лазарев и Корчагин. Услышав мой отказ, арестованный крикнул: „Я попросил по-хорошему, все равно по-моему будет“. В ответ я сказал, чтобы он замолчал и сидел тихо. Машина заглохла неожиданно прямо на мосту через реку. Никаких видимых причин, как объяснил водитель, рядовой Лазарев, он не обнаружил. Мы простояли на мосту ровно час. Арестованных из машины я не выводил, следуя предписанию. Ровно в два часа пополудни двигатель машины заработал, и я продолжил конвоировать арестованного Якова Коровина и членов его семьи в тюрьму, где арестованные были переданы мною начальнику тюрьмы Селезневу. 16 августа 1930 г.».

«Странная бумага, – подумал Холмогоров. – И как это она затесалась в это дело? Глупый, в общем-то, документ. Наверное, лейтенант боялся получить нагоняй, вот поэтому и состряпал рапорт, объясняющий задержку на целый час!»

Улыбка исчезла с лица Холмогорова, когда он снова взглянул на фотоснимок мельника из деревни Погост.

Две папки коричневого картона, перетянутые шпагатом, по всей видимости, не открывались с того самого момента, когда чьи-то расторопные руки завязывали шпагат, то есть лет тридцать или сорок назад. Узлы не поддавались, и Андрей Алексеевич не решился нарушать тишину районного архива стуком в стену. Сам зашел к Зинаиде Васильевне. Она встретила Холмогорова все с той же виноватой улыбкой.

– Не будете ли вы так любезны, дать ножницы или нож? Узелки на шпагате не поддаются.

– А знаете что, – подавая ножницы колечками вперед, сказала женщина, – к этой папке из Твери есть дополнение. Не знаю, заинтересует оно вас или нет.

– Что вы имеете в виду, Зинаида Васильевна?

На этот раз сотрудница архива застенчиво улыбнулась.

– Записи, бумаги, изъятые у мельника, что-то типа записей всяких историй, свидетелями которых был он и его отец.

– Они имеют отношение к Погосту?

– Ну да. Я бегло просмотрела. Любопытные описываются ситуации и случаи.

– С превеликим удовольствием.

Три мятые старые тетрадки линованной бумаги, с пятнами на краях, разлохмаченные и засаленные, оказались в руках Холмогорова. Он вернулся на свое рабочее место и погрузился в чтение. Записи были с датами, написаны крупным, очень разборчивым почерком с забавными старорежимными завитками. Слов на странице помещалось мало. Человек, писавший их, не поднаторел в этом деле. Все, что уложилось на десяти страницах, вполне могло бы уместиться и на двух.

Описывалось, как некий Афанасий Полуянов на третий день от Крещения свалился в полынью, но не утонул, а пришел на мельницу посушиться. Имелось описание пожара, начавшегося осенью на Покров. Некая Акулина переносила огонь от соседей к себе домой.

У стогов с соломой выпал уголек, сгорело два дома и все пристройки. А также два коня, три коровы и свинья.

"Дела давно минувших дней, – бережно перелистывая мятые страницы, думал Холмогоров, всматриваясь в крупные буквы и пытаясь отыскать что-нибудь про церковь и об иконе.

«…У Петра родилась двойня. Жена после родов скончалась, а через две недели умерли дети…»

Хроника жизни деревни. Кого-то забрали в солдаты, кого-то посадили в тюрьму, кто-то сгорел, кто-то умер. Подробно, на целые три страницы описывался ремонт мельницы, замена жерновов, переделка плотины. Ремонт проходил летом.

«Ясное дело, – подумал Холмогоров, – спешил мельник к урожаю все закончить. Зерно повезут на мельницу осенью и зимой».

Иногда попадались странные записи.

«Снимал сорины с глаз. Расплатилась медом. Лечил ногу Прохора. Снимал порчу с кобылы Якова…»

Кузьма, Кирилл, Прохор – старинные русские имена. Отец мельника, как и большинство людей, в старину занимавшихся этой профессией, был еще и знахарь. Записи Коровина обрывались в 1893 году. Затем уже другим почерком хронику деревни вел его сын Яков Коровин. Записи сына почти зеркально повторяли записи отца, менялись лишь даты, имена, фамилии людей. Да и ситуации – урожай, паводок, пожар, столько-то пудов пшеницы, столько-то пудов ржи, такая-то погода, кто-то сгорел, кто-то утонул, кто-то умер.

Одна запись надолго задержала внимание советника Патриарха. Авдотья Павловна клялась и божилась, что видела капли крови на иконе в церкви. Рассказала об этом священнику, тот крови не увидел.

«1916 год, вторник, декабрь… Шестнадцатый год…»

Больше об иконе и церкви записей в тетради не было. Порча, сглаз, кровоточие, бесплодие, хруст костей, водянка, грыжа, вывихи, переломы, заикание… – три дюжины болезней, от которых излечивал местное население Яков Коровин, были указаны в записях. И, судя по написанному, излечивал довольно умело – заговорами, отварами из трав. Но встречались и другие записи. Знахарь не только снимал порчу, но и наводил ее по просьбе односельчан.

Делал это за деньги, продукты. Не стесняясь, помечал оплату и результат в тетрадке.

Дочитав тетрадь, которая заканчивалась двадцать девятым годом, советник Патриарха подумал, что теперь рапорт лейтенанта НКВД своему начальнику уже не кажется ему забавным. Мельник Яков Коровин больше не вызывал у Холмогорова симпатии. Слово «знахарь» больше напоминало слово «колдун».

В коричневых папках Холмогоров не нашел ничего любопытного, связанного с иконой. В большинстве своем это были документы, связанные с землей (записи земских агрономов, планы сельскохозяйственных угодий), с болезнями и пожарами.

Советник Патриарха почувствовал, что устал. Посмотрел на часы.

«Я еще смогу успеть заехать к отцу Никодиму. Должен же хоть кто-то знать об истории появления в церкви деревни Погост этой иконы, обязательно должен!»

Из крематория Антон Полуянов возвращался один – за рулем своей машины. Он смотрел на автобус с родственниками, мягкий «Икарус» ехал перед его автомобилем.

О гибели Краснова первой ему сообщила Марина, позвонила сама. Странный это был разговор. Просто сообщила, что самолет сгорел после того, как в него попала молния. Голос женщины звучал спокойно, и Полуянову даже показалось, что Марина его разыгрывает…