Андрей Таманцев - Молчание золота

Шлейф пепельно-белых в подступивших сумерках брызг вырос над захлебнувшимся водной стихией «пежо», и его начало стремительно засасывать. Под весом почти полутора тонн металла, резины и пластика дно чахлого водоема, состоящее из рыхлых глинистых пород, размытых в грязь, просело и начало вбирать машину, как трясина засасывает нечаянно попавшего в нее рассеянного путника.

Ламбер, с окровавленным лицом и не ощущающий ни ног, ни рук, стал всем телом разворачиваться к Елене. После удара о лобовое стекло ее откинуло назад, на кресло. Машина кренилась набок, заваливаясь направо, и через секунду разбитая голова Елены упала на плечо Ламбера. Нежно, нежно, как будто не в тисках последней ночи и этой проклятой трясины, а в объятиях друг друга покоились они оба. Ламбер широко раздул ноздри и уловил — последнее, что суждено было ему уловить, — резкий запах еще не остывшей крови и тонкий аромат, исходящий от ее волос, горьковатый, сладкий, в котором смешался запах ее духов и той розовато-серой массы, что облепила ее пряди…

«Дракончик, — метнулась нежданная мысль, и странное умиротворение сошло на Ламбера; краски мира опадали для него, как осенние листья на стократно ускоренной видеопленке, — значит, так тому и быть. Я сам, наверно, я сам хотел бы этого…»

Ночь нежно сомкнулась над археологом.

Ретроспектива 1

Самарканд, 1380 год

— Подойди.

— Слушаю, мой повелитель.

— Ты прекраснейшая женщина в моем гареме, и я хочу сделать тебе подарок.

— Слушаю, мой повелитель.

Холодное, невыразительное, словно высеченное из тусклого серого мрамора лицо великого Тамерлана вдруг оживилось. Он глянул в окно своего дворца, туда, где уже сгустилась тьма и поглотила и фруктовые сады гаремов Железного хромца, и узорчатые минареты, равных которым нет во всем белом свете, и самое небо над столицей огромной империи. Владыка встал и, тяжело прихрамывая, подошел к стоящему в углу золотому ларцу, откинул крышку и, перевернув, вывалил на пол из розового мрамора все его содержимое.

Во все стороны разлетелись, запрыгали, сверкая в лучах больших благовонных светильников, бесценные камни: кроваво-красные рубины, полные пролитой крови, зеленые изумруды, впитавшие в себя окаменевшие слезы, благородные бриллианты, словно капли с росных трав в садах повелителя… Тамерлан словно и не увидел золотых цепей, выпавших из ларца и раскинувшихся желтыми змеями на каменном полу; ни подвесков, ни драгоценной диадемы, ни жемчужных бус, которым покоиться бы лишь на самой прекрасной груди гарема. Он наклонился и, сощурив глаза, поднял с пола браслет в виде свернувшегося спиралью золотого дракона. У дракона были черные глаза и крупные рубины вдоль всей спинки.

— Подойди сюда, женщина.

Гулямы — грозная стража Тамерлана, могучие мужи в доспехах, вооруженные до зубов, — отступили на шаг, пропуская наложницу к повелителю. Тамерлан поднял на нее узкие свои глаза, похожие на две окаменевшие щелки, в которых невыводимо тлела тьма.

— Ты прекрасна, — хрипло проговорил он, — ты прекрасна и молода, а я стар и хром, хотя владею миром. Говорят, что все женщины одинаковы. Но если взять две чаши равной ценности и равного размера и наполнить одну водой, а другую лучшим вином Шираза, то вода уйдет безвозвратно, а вино опьянит. Хоть чаши и одинаковы. Так и ты. Сядь. Я расскажу тебе одну древнюю легенду.

Две тысячи лет тому назад грозный царь Искандер Двурогий завоевал весь мир. Еще молод был царь и горяч, но пылкое его сердце, владевшее миром, принадлежало, как если бы это сердце раба, его прекрасной жене, лучшей из женщин мира. Он велел изготовить для нее талисман, который всегда охранял бы ее. Искуснейший мастер сделал чудесный золотой браслет и наделил его замечательной силой; никакие злые духи не могли повредить супруге Искандера.

Но однажды, увлекшись молодым вельможей, она изменила царю. Он призвал ее к себе и, осыпав розами и умастив драгоценнейшими благовониями и маслами, взял любимый свой меч и снес ей голову. Пролилась кровь изменницы на браслет и окаменела, стала каменьями рубиновыми. А царь Искандер заплакал, и попали две слезы властителя на талисман. — Тамерлан умолк, буравя узкими глазами мраморный пол. Через минуту он снова заговорил: — Было это во время осады Искандером славного и древнего города Мараканды, который ныне, по прошествии двух тысяч лет, зовется Самаркандом! Тут и похоронена царица. И вот недавно мои воины нашли ее могилу и принесли мне тот славный талисман. Вот он, в моих руках! Вот они, видны и сейчас — рубиновые капли крови убитой царицы и два черных бриллианта в глазах дракона — окаменевшие слезы великого властителя.

Гулямы и наложница, склонив голову, с трепетом слушали рассказ Тамерлана. Девушка отчего-то все более потупляла взор, ее точеные руки дрожали, а лицо казалось белым, как самаркандская луна.

— Эта прекрасная легенда взволновала мою душу, — продолжал Тамерлан, немного возвысив голос, — и подумал я: неужели в моем гареме, где собраны триста красивейших женщин мира, не найду я достойной того, чтобы одарил я ее этим браслетом, соединившим в себе слезы царя и кровь его любимой? Неужели я хуже Искандера и за две тысячи лет, которые прошли с его смерти, вымерли все прекраснейшие из прекраснейших? Нет! Есть еще на земле такие ножки, которые достойны топтать тропы в моих самаркандских садах, есть и руки, на которые мыслимо надеть этот браслет!

Стоявший чуть поодаль начальник стражи наклонился к одному из придворных и спросил тихо:

— Что такое с повелителем? Отчего он, столь скупой на слова и дары, сегодня так щедр?

— Да будет ведомо тебе, что повелитель строит минарет, самый прекрасный в Самарканде! И пригласил он самого великого зодчего, что нашелся в пределах двух океанов и пяти морей, омывающих империю повелителя…

У Тамерлана был острый слух. Он резко повернулся к двум собеседникам, закрытым от его взгляда мощными спинами стражи, и возвысил голос:

— Когда Я говорю, я говорю один, и никто не смеет проронить и малого слова без моего позволения! — Слова застыли на губах болтунов. Тамерлан же продолжал: — Я хочу сам надеть этот браслет на твою прекрасную руку!.. Подойди ко мне.

Медленно, словно по обрыву ступая, она подошла к грозному владыке. Чуть растянув уголки тонких губ, что могло означать у него улыбку, Тамерлан проговорил:

— Я хочу, чтобы ты носила мой подарок еще долго, очень долго!..

Желтая иссохшая рука с веревками вен и несколькими шрамами, полученными в битвах, коснулась полупрозрачной, нежной, как молоко на губах младенца, кожи девушки. Некоторое время Тамерлан рассматривал голубоватые жилы, которые просвечивали сквозь тонкую эту кожу, а потом надел браслет на ее правую руку.