Андрей Воронин - Петля для губернатора

Потом апатия проходила. После таких приступов вселенской тоски она чувствовала себя обновленной, словно заново родившейся на свет, и с удивлением озиралась по сторонам, пытаясь понять, как могло случиться, что она все еще сидит в этой роскошной, обставленной дорогой мебелью тюрьме. В конце концов, она была разумным человеком и привыкла считать, что ее окружают вполне разумные, цивилизованные и даже где-то культурные люди.

Чего ради они заточили ее сюда?

Во время таких просветлений Ирина много размышляла, пытаясь найти выход. Ей очень не нравилась происходившая за стенами ее комнаты возня и туманные намеки мужа и отца на какой-то “санаторий”, в котором ей “будет хорошо”. Она не собиралась отправляться ни в какой санаторий, но не понимала, каким образом можно донести эту простейшую истину до сознания ее тюремщиков. Казалось, они начисто лишались слуха, стоило ей открыть рот. Это было непонятно и даже страшно.

Страх приходил по ночам и все чаще оставался с ней до самого утра. Он был неважным любовником, и она засыпала на рассвете среди смятых, перекрученных простыней, и просыпалась после полудня с одной-единственной четко выраженной мыслью: выпить.

Один раз ей удалось вырваться, соблазнив и вырубив охранника. Больше она его не видела и предполагала, что его попросту уволили. Совесть ее не мучила: что бы ни случилось с тем парнем, в этом были виноваты, ее отец и Губанов. И потом, она ведь не собиралась делать ничего дурного. Она хотела только поговорить с мужем, объяснить ему, что дальше так продолжаться не может. Помнится, она даже сочинила пространную речь, начинавшуюся словами: “Алексей, нам нужно серьезно поговорить…” Но все ее усилия пропали втуне: Губанов все не возвращался, а в шкафчике над мойкой обнаружилась непочатая бутылка коллекционного коньяка. Потом муж все-таки приехал, но ей уже было все равно. Что случилось после того, как она в первый раз отхлебнула прямо из горлышка, Ирина помнила смутно, а вернее, не помнила совсем. Судя по некоторым признакам, ее сначала изнасиловали, а потом привезли обратно на дачу. Вероятно, это был муж, но даже в этом у нее не было полной уверенности.

Проснувшись поутру, она первым делом нашарила на тумбочке сигареты и закурила, лежа в постели. Глядя на ровный оранжевый огонек зажигалки, Ирина в стотысячный раз подумала, не устроить ли ей небольшой пожар. Мысль была, что называется, дежурная, и Ирина поняла, что сегодня как раз наступил один из тех мучительно тяжелых дней, когда она могла размышлять более или менее трезво.

Она сидела на постели по-турецки, опираясь спиной на высокую полукруглую спинку кровати. Кровать была огромная, спать на ней можно было и вдоль, и поперек, хоть вдвоем, хоть впятером, хоть целым трудовым коллективом. В изножье поблескивало вмонтированное в спинку полукруглое зеркало, а в изголовье размещался целый пульт управления: здесь были кнопки включения будильника, выключатель встроенного в кровать ночника и даже вмонтированная в спинку стереосистема. Не хватало только мужика, с которым можно было бы смотреться в зеркало и нажимать на эти кнопки, а также спать вдоль, поперек и по диагонали этого чудовищного супружеского полигона.

Ирина медленно курила, разглядывая свое отражение в зеркале: светлые волосы торчат во все стороны после беспокойно проведенной ночи, глаза совсем заплыли, под глазами мешки, что свидетельствует о плохой работе почек, лицо землисто-бледное, вокруг глаз уже начали появляться морщины… И зверски болит печень, хотя в зеркале этого, конечно, не увидишь. Неужто цирроз? Так скоро?

Вчерашняя бутылка сухого стояла на тумбочке. На дне еще болталось немного вина – граммов пятьдесят, а то и больше. Ирина задумчиво взвесила бутылку в руке и вдруг поняла, что совершенно не хочет пить – по крайней мере, в данный момент. Ей вдруг снова, как когда-то, показалось, что все еще можно изменить, стоит только взять себя в руки. Она знала, что лучшее время для этого – тот самый миг, когда тебе в голову пришла мысль о необходимости изменений. Через минуту изменения наступят все равно, но тогда изменится не жизнь, а твое настроение, и вместо чего-то большого и светлого тебе опять захочется выпить.

Она размахнулась и запустила бутылкой в дверь.

Бросок получился слабым, и бутылка не разбилась, а отскочила и покатилась по пушистому ковру, оставляя за собой липкую темно-красную дорожку. Но звук вышел отличный, гулкий и сильный, его должны были услышать те, кто торчал в коридоре под дверью. Чтобы они побыстрее шевелились, Ирина придавила пальцем кнопку электрического звонка и не отпускала ее до тех пор, пока с той стороны двери не лязгнул отодвигаемый засов.

Дверь отворилась, и на пороге возник дежурный амбал с непроницаемой каменной рожей. Второй, похожий на него как две капли воды, только пониже ростом и лысоватый, маячил позади. С тех пор как Ирина сбежала, они уже не рисковали входить к ней в комнату без страховки, Это было, конечно, приятно, но значительно уменьшало ее шансы на следующий побег.

– Доброе утро, Ирина Ивановна, – сказал амбал. – Принести завтрак?

– Кофе, – коротко распорядилась Ирина, проигнорировав его вежливое приветствие. – И покрепче, пожалуйста, а то взяли моду поить меня какими-то помоями…

Дверь бесшумно закрылась, снова лязгнул засов. “Кофе ей, – услышала Ирина недовольный голос охранника. – Покрепче.. Попросила бы уж сразу ведро водяры, было бы понятнее…"

Ирина криво усмехнулась, поймала в полукруглом зеркале свое отражение и скроила ему зверскую рожу. “Они все тут против меня, – подумала она. – Рыцари революции… Кого ведено, того и караулят, и плевать им и на закон, и на права человека. В случае чего, Губанов их отмажет”, Она резко встала с постели и, набросив халат, подошла к окну. За окном было белым-бело, двор превратился в идеально ровную белоснежную поверхность, похожую на операционный стол, ветви яблонь в саду тоже стали белыми и непривычно пушистыми, и сосновый лес за оградой стоял белый и торжественный. У Ирины от этой белизны даже заломило глаза и немного закружилась голова. Она поспешно раздавила сигарету прямо о подоконник и отошла от окна.

Позади опять лязгнул отпираемый засов. Ирина сделала два быстрых шага в сторону двери и была вознаграждена испуганным движением охранника, решившего, видимо, что ему сию минуту вопьются ногтями в морду, пользуясь тем, что руки у него заняты. Он отпрянул назад так резко, что посуда на подносе звякнула.

На подносе, как обычно, было навалом еды, посреди которой столбиком торчала высокая цилиндрическая бутылка темного стекла. Увидев бутылку, Ирина невесело усмехнулась: любимый муженек по-прежнему заботился о том, чтобы она не просыхала. Сначала он заставлял ее пить, потому что у них была жуткая любовь, и пить без нее ему было неинтересно. Потом он подпаивал ее, чтобы она сквозь пальцы смотрела на его делишки, которые он проворачивал за спиной у папочки. А потом заставлять ее уже было не нужно, потому что она не хотела никому мешать проворачивать делишки, жениться на молодых шлюшках и вообще путаться под ногами. И даже теперь, когда ее посадили под замок, она продолжает всем мешать, и ей присылают вино – бутылочка к завтраку, бутылочка к обеду и, само собой, бутылочка на ужин, – чтобы она танцевала нагишом под Луи Армстронга и помалкивала в тряпочку.