Андрей Воронин - Слепой против маньяка

А вот Чума во время путча сидел в подвале. И ему было плевать, танки в городе или самолеты над городом, ввели войска или нет. У него страшно болел желудок, его рвало, и он думал, что отдаст концы и сдохнет, как помоечный кот, в подвале дома…

– Скорее бы он приперся! – глядя во двор, бурчал Чума.

Он сидел на диване, который когда-то принадлежал одному известному кинорежиссеру. Когда режиссер. умер от старости и тысячи болезней, родственники выбросили диван. Правда, они решили не тащить его вниз, а отнести на чердак в надежде, что, может быть, потом они отвезут его на дачу. Таким образом, у Чумы появилось лежбище диван, на котором кинорежиссер обдумывал свои фильмы. Чума, разумеется, не знал ни фамилии, ни имени того режиссера, да и диван ему не нравился. Он был старый, разбитый, пружины больно кололи бока и спину. Но все равно диван лучше, чем ничего, даже лучше, чем матрас, на котором спал Сиротка.

Отставной капитан нашел еще один приличный окурок, раскурил его и, откинувшись на спинку дивана, принялся жадно курить. Если смотреть на него со стороны, то Чума, в этом призрачном утреннем свете, был похож на приличного человека, отдыхающего после тяжелого рабочего дня. Казалось, он вот только что вошел с улицы и, не раздеваясь, присел в угол дивана, чтобы перевести дух и немного расслабиться. Но это если не брать во внимание, что диван стоит на чердаке и, что он и его теперешний владелец выброшены из жизни, выброшены на свалку как ненужные…

Григорий Синеглазов проснулся рано. Он потряс головой, прогоняя кошмарно-сладкие сновидения, в которых он видел себя хирургом, лечащим детей.

Всю ночь во сне он резал и резал теплую плоть, вскрывал тела, проводил операции. А потом во сне его благодарили за проделанную работу, жали руки, целовали в щеку. Синеглазов раскланивался, как артист.

– Хорошая ночь, хорошие сны, – пробормотал Синеглазов, вскакивая с постели и нащупывая ногами тапки.

Он включил музыку и направился в ванную. Напустил полную ванну воды, сделал пену и, сбросив пурпурный махровый халат с монограммой на нагрудном кармане, погрузился в теплую воду. Его ничуть не беспокоило, а даже наоборот, приносило неописуемое удовольствие, то, что еще на так давно в этой ванне лежали трупы, что она вся была залита кровью. Лежа в теплой воде, он воображал, что лежит в густой липкой крови. Он тер лицо, стопы ног, он наслаждался жизнью.

И даже когда зазвонил телефон – а Синеглазов слышал это отчетливо, – он не вылез из ванны, а остался лежать с полуприкрытыми глазами, находясь в состоянии блаженства. Он принимал ванну долго, почти час. Он даже взял вчерашнюю газету и просмотрел ее. Но ничего любопытного не нашел. Было несколько статей о Чечне, о валютных проститутках и о китайских браконьерах, которых расстреляли российские пограничники.

Синеглазов бросил газету на пол, а сам прикрыл глаза, и, покусывая от восторга мокрые губы, стал в подробностях вспоминать, как мучилась и стонала одна из его последних жертв.

– Я так люблю детей, – шептал Синеглазов, – так люблю… Особенно девочек, маленьких девочек, лет восьми-десяти. Они куда красивее и притягательнее женщин. Они такие нежные, такие ласковые, такие чистые. Они даже пахнут не так, как взрослые самки. От них исходит запах фиалок и чистых трусиков. Они прекрасны, как цветы…

Синеглазов вытащил пробку, и вода, с хлюпаньем, начала медленно исчезать. Синеглазов лежал на дне ванны и рассматривал свое тело в хлопьях белой пены. Затем он поднялся, встал во весь рост и принял холодный душ. Он фыркал, урчал, как большое сильное животное, разбрызгивал воду, хохотал. Он чувствовал себя прекрасно, ему хотелось маленькую девочку. Все его тело содрогалось.

Чтобы хоть как-то унять это безумное возбуждение, он набросил на себя халат, выбрался из ванной и, шлепая мокрыми босыми ногами по паркету, забежал в большую комнату, извлек из секретера папку с фотоснимками, разложил их на ковре и стал рассматривать.

– О, какие вы замечательные! Вы прелестны! Как визжала, как таращила глаза! Какой у тебя был нежный и мягкий зад!

Синеглазов рассматривал фотографии, его губы были мокрыми от слюны, щеки дергались, пальцы дрожали.

– О, мои маленькие цветочки, мои маленькие проказницы! – бормотал маньяк, бегая рядом с фотографиями, но не наступая на них.

Затем, когда возбуждение немного улеглось, Синеглазов аккуратно, одну к одной, сложил фотографии и изящным бантиком завязал тесемки папки.

– Ну все, лежите тихо, не беспокойте меня, – поворачивая ключ секретера, прошептал Синеглазов и направился в кухню.

Он решил плотно позавтракать и только после этого ехать на работу. Во время завтрака Синеглазов включил приемник, пытаясь услышать что-нибудь о пропавших детях и о разбойных нападениях маньяка. Но ничего представляющего интерес радио не передало, и Синеглазов огорчился.

– Наверное, я плохо работаю, обо мне никто не знает. А мне хочется стать известным, причем известным на весь мир. Мне хочется, чтобы меня боялись, чтобы мое имя произносили с трепетом и дрожью в голосе. И я этого добьюсь! – прихлебывая горячий кофе с молоком, шептал Синеглазов. – Обо мне еще узнают. Я своего добьюсь, я свой шанс не упущу!

Закончив завтрак, Синеглазов почистил зубы и надушился. Затем надел свежую сорочку, повязал галстук, затянул брючный ремень. От прикосновения к ремню глаза маньяка затуманились, словно в каждый капнули масла.

– На работу… на работу, черт бы ее побрал! – пробормотал Синеглазов и, надев плащ, взяв кожаную папку, вышел из квартиры.

Вскоре он оказался в офисе. Направляясь к кабинету шефа, он увидел свою подругу и подмигнул ей. Девушка опустила голову и не ответила на приветствие коллеги. Ей все еще было не по себе. Она все еще не простила Синеглазову его ночной визит, не простила того, как грубо и нагло он овладел ею на полу. Но она прекрасно понимала, что никому на Синеглазова пожаловаться не может. Ведь она сама виновата в том, что произошло.

Рабочий день складывался как нельзя лучше. И единственным огорчением для Григория Синеглазова было то, что шеф отправлял его в Питер, где необходимо было досконально проверить все документы одной из фирм.

Ехать в Питер Синеглазову не хотелось. Но когда шеф сказал, что Синеглазов едет не один, на лице Григория промелькнула улыбка.

– Поезжай, поезжай, это дело важное. И мы сможем сорвать неплохой куш, если все получится. Правда, операция рискованная, но у нас под нее есть деньги, – быстро просматривая бумаги, говорил шеф. – Ты, Гриша, работник толковый и во всяких таких делах человек просто-таки незаменимый. Получишь деньги и поезжай сегодня же вечером. А завтра позвонишь мне из Питера, расскажешь что да как. И если они вдруг откажутся от лизинга, ты должен будешь придумать, как их прижать.