Сергей Зверев - Святой: русский йогурт

— Ишь ты, майор! — сказал он, возвращая документ. — Я тоже до майора дослужился, — с оттенком печали произнес старик. — Дослужился, — сникнув, повторил он.

— Взбодримся?! — Дмитрий ногой придвинул свою сумку.

Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.

— Ты, паря, бутылец спрячь, — твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. — Отпил я свое! — лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. — Если желаешь согреться, вот тебе тара. — Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.

— Что так, старик?! — недоуменно усмехнулся Рогожин. — Печень бережешь? — Он все еще не мог преодолеть неприязни и, недоверия к хозяину землянки.

— Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!

— Не привык в одиночестве, — парировал Рогожин.

— А я до тюрьмы закладывал, — признался старик. — По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! — Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду:

— Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый.., когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина.

Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…

Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.

— ..Баранов схватил меня за волосы, — Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, — и лицом в это болото! А остальные гогочут!

После такой терапии я не пью, — рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. — Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

— Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, — не щадил хозяина землянки Рогожин. — Зубы скалишь, но укусить боишься: Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

— Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность — один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину — Степаныч последнего слова еще не сказал.

— Я скоро приду, — хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. — Сейчас мусор завезут.

Надо рассортировать, — он пытался скрыть неловкость за усмешкой. — Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? — Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. — Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! — Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.

Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…

Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.

"Что ж так ноги закоченели? — Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. — В горах меньше мерз.

Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть".

Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.

Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.

Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.

Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.

— «Пушнину» собираешь, а денюжку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! — доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.

Обстановка накалялась.

Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.

Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно-багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.

Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.

Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.

Пыжик — такое прозвище присвоил ему Рогожин — ; задом опирался на радиатор серой «восьмерки».

Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.

— Козлищи смердючие.., пеньки.., пеньки обрыганные…

Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.

Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.

Пыжик командным голосом прокричал:

— По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!

Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика.

Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.

Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.