Уоррен Мерфи - Оружие разрушения

В живых остался только Лютер Херли – если можно назвать жизнью то существование, которое он ведет после того жуткого случая. Ребятам из спасательной команды пришлось силой отдирать его руку от гудка, и лишь тогда им стало ясно, что все это время он кричал не переставая.

Тай Херли так и не услышал об аварии от самого отца ни слова. Лютер вернулся в тот день домой и больше никогда не ездил по железной дороге. На пиво и снотворное пенсии железнодорожника хватало. На следующий день Тай прочитал о катастрофе в газете. В репортаже приводились слова одного из экспертов. Тот сказал, что эффект от удара поезда по автобусу можно сравнить с эффектом от наезда этого самого автобуса на жестянку от кока-колы. Ни единого шанса на выживание у жертв быть не могло.

Это красноречивое сравнение поразило Тая куда сильнее, чем число несчастных, о которых он со временем позабыл. Впрочем, и сейчас Херли вздрагивал всякий раз, когда думал о том чудовищном ударе. И всякий раз, когда он подъезжал к пересечению с автомобильной дорогой, внутри у него все сжималось.

Да, по крайней мере он не повторил судьбу отца! У того хватило силы воли не запить по-черному, когда окончилась его трудовая жизнь, но не хватило ни на что другое.

С точки зрения Тая, на свете нет ничего безопаснее железных дорог. Если, конечно, ты находишься в поезде, а не на рельсах. Херли прекрасно знал статистику. В самые худшие годы погибает менее пятидесяти пассажиров поездов. И по меньшей мере пятьсот человек в год гибнут под колесами.

После полуночи товарняк въезжал в мирный Биг-Сэнди, и Тай давал гудок. Каждый раз в городе поднималась суматоха. Говорили, что проклятый поезд будит весь город. Жителям и в голову не приходило, что это делается для их же блага. Они и предположить не могли, что существует связь между предупредительными ночными гудками и пожелтевшей газетной вырезкой, которая хранится у Тая в платяном шкафу, там, в отделении для носков и чистого белья.

Пока Тай водит поезда, он всегда будет давать гудок, подъезжая к пересечению с автострадой.

И пусть жалуются. Речь идет не только об их жизни, но и о жизни Тая Херли.

Гудок МК5000С прорезал техасскую ночь, но внутри новенькой кабины он слышался приглушенно. Так, на всякий случай, Тай дал еще один гудок. И вдруг увидел, как к блестящему пятну, к тому месту, где пересекаются пути бывшей Южноатлантической магистрали и магистрали Атлантического союза, трясясь, несется спортивный автомобиль цвета слоновой кости.

Сердце Тая гулко забилось, на руках выступили жилы, во рту пересохло.

– Ох, Боже, не надо, пожалуйста... – сдавленно бормотал он.

Еще один гудок.

В ответ спортивный автомобиль ринулся вперед.

– Нет, кретин! Нет же, ты проиграешь. Назад, назад! – орал Тай, сидя в звуконепроницаемом чреве тепловоза, понимая, что его не услышит никто, кроме Спасителя.

На фарах спортивной машины были укреплены защитные лопасти, поэтому, казалось, свет переливается всеми цветами радуги. Тем временем, повинуясь автоматическому сигналу, шлагбаум начал опускаться. Зазвенел звонок.

Тай опять закричал, но уже по-другому:

– Быстрее! Быстрее, черт побери! Ты сможешь! Проскочи!

Шлагбаум опускался, и сердце Тая ухнуло вниз.

Шлагбаум вновь поднялся, когда спортивный автомобиль врезался в него на бешеной скорости.

Тай смотрел вперед расширившимися от ужаса глазами.

Передние колеса машины пересекли рельс, задние коснулись стальной полосы, и автомобиль замер как вкопанный.

– Уходи! Уходи! – закричал Тай и ударил кулаком по дисплею; экран треснул, как яичная скорлупа.

Белая дверца машины распахнулась, и на пути вышел человек. В свете мощного прожектора тепловоза он казался маленьким жуком. Но действовал отнюдь не как жук.

В руках мужчина держал что-то вроде длинной палки. Он завязал ее чуть ли не узлом, но она распрямилась и теперь дрожала, как усик жука.

Повернувшись, человек неуклюже забрался на крышу машины, нагнулся и поднял дубинку, затем выпрямился. Теперь он просто стоял и смотрел на надвигающийся на него тупой темно-красный нос дизель-тепловоза.

– Иисус милосердный! – простонал Тай, переводя рукоятку реверсора в нейтральное положение. Одновременно он потянул на себя регулятор, пытаясь тормозить. Что-то вдруг произошло с тяговыми двигателями. Они напряглись и зажили собственной жизнью, сопротивляясь тысячетонной силе инерции.

Тай понимал, что уже поздно. Что отныне все в руках всемогущего Господа. Он мог только вцепиться в рычаги управления и наблюдать за неизбежной катастрофой, невольно оказавшись в роли бессильного статиста.

Он слышал про случаи самоубийств на рельсах. На востоке страны такое раз или два случалось. До сих пор шли разговоры и о некоем янки из Коннектикута, который положил свою идиотскую башку на рельсы, чтобы жестокий обод стального колеса сделал то, что он мог бы сделать сам при помощи пули, но у него не хватало мужества.

Но этот!..

Этот человек, одетый в черное, как бы возник в ночи. Больше Тай не мог сказать ничего. Мужчина весь был в черном. Даже лицо его казалось черным. Не таким, как у негра; оно отливало блеском, как надкрылие жука. Как будто самый чудовищный из ночных кошмаров Тая Херли принял обличье человека и, неся с собой проклятие, поднялся из глубин ада.

Он рос и рос перед Таем, и хотя комок подкатывал к горлу и перед глазами вставала расплющенная банка из-под кока-колы, машинист пристально вглядывался в эту черную физиономию, пытаясь разглядеть черты, которые вот-вот навсегда исчезнут под колесами, и их уже никто не разглядит. Он спрашивал себя, так ли вел себя когда-то его седовласый отец, видел ли он застывшие от страха детские лица, видел ли белки округлившихся глаз в ту парализующую секунду, что предшествовала столкновению, когда автобус распался на части, подобно ломтю хлеба Господня, и детские тела разлетелись, словно семечки подсолнуха.

Вдруг человек на машине поднял руки, занеся над головой дубинку. В ночной мгле Тай Херли не разобрал, что это такое, но в голове у него мелькнула мысль о мече, и человек в черном на мгновение представился ему бесстрашным воином минувших веков, дерзнувшим одолеть враждебную махину современного товарного поезда при помощи острого стального клинка.

В этот миг как будто остановилось сердце Тая Херли, а с ним остановилось время, и Тай начал молиться за того человека. Он молился, ибо знал, что из них двоих в живых останется только тот, что в кабине.

Басовитый зверь неуклонно приближался, и человек в черном принялся размахивать мечом, словно разминаясь перед ударом, как бейсболист. Его быстрые взмахи были небрежны и уверенны.

В самую последнюю секунду «черный» взмыл в воздух. Клинок блеснул в лунном свете серебром, и Тай увидел, что и лезвие черного цвета. Оно вырвалось из рук меченосца и полетело навстречу, как при замедленной съемке. Глаза Херли следили за мечом даже тогда, когда заговорил разум: Он испугался. Он успеет спрыгнуть. Слава Богу. Слава всемогущему Господу.