Фредерик Дар - Секрет Полишинеля

Вволю нагладив ручку, он начинает медленно поворачивать ее то в одну, то в другую сторону. Его движения такие легкие, что он мог бы рисовать на мыльном пузыре.

Это продолжается еще некоторое время. Я потею от волнения. В тишине лаборатории слышатся только звуки нашего дыхания и тихое пощелкивание ручки.

Наконец Ландольфи распрямляется, снимает очки и начинает мотать правой рукой, чтобы разогнать кровь.

– Не получилось? – с тревогой спрашиваю я.

– Почему? – отзывается старый вор. – Все готово.

– Как готово?

– Можете открывать.

Я стою задохнувшись. Откуда он знает, что все получилось?

Я подскакиваю к сейфу и тяну на себя дверцу. Она открывается без малейшего сопротивления. Поворачиваюсь к Ландольфи. Опираясь на свою трость, он смотрит на меня хитрыми глазами.

– Ты гений! – говорю ему я.

Достаю из бумажника две пятисотфранковые бумажки, украшенные портретом месье Бонапарта, и даю их ему.

– Бери и можешь ехать. Я внесу это в список расходов. Он отказывается от денег:

– Между нами это не нужно, господин комиссар. Когда люди могут оказывать взаимные услуги, они не должны брать за это деньги. Надо же помогать друг другу.

Я смеюсь:

– Ах ты, старый мошенник! Он прищуривает глаза и уходит хромая... Когда дверь лаборатории закрывается за ним, я склоняюсь к сейфу и беру картонную папку, полную бумаг, которая лежит в нем. Мысль, что я держу в своих сильных руках такое значительное изобретение, заставляет меня задрожать от волнения.

Я кладу папку на мрамор стола, раскрываю и получаю нокаут на ногах: в ней только листы чистой бумаги... Я в ярости швыряю бумаги в корзину для мусора.

– Ты весь белый, – замечает Пино. – Тебя-то хоть не отравили?

– Да, – отвечаю. – Мне отравили душу... Он качает головой.

– Если нет души, это опасно.

Слово «отравили» успокаивает мою ярость и заставляет подумать о малышке Мартин. Как же ее заставили проглотить отраву?

Я решаю подняться в ее комнату. Мне нужно на какое-то время забыть об открытии, и я больше не могу думать о секрете, которого не оказалось в сейфе. Он служил только для отвода глаз и был всего лишь хранилищем для бумаг.

Итак, я поднимаюсь по лестнице и вхожу в комнату девушки. В ней стоит тяжелый запах, и я спешу открыть окно, чтобы немного проветрить.

Затем я осматриваюсь по сторонам в поисках какой-нибудь улики, которая могла бы навести меня на верный путь. Ведь яд надо было в чем-то отправить в желудок малышки.

Сколько я ни смотрю, не нахожу ни стакана, ни бутылки, ни чашки... Ничего! Обыскиваю комнату, туалет... пусто.

Меня выворачивает от запаха, и я высовываю голову из окна... Ночь неподвижна. Слышно соловья, заливающегося в зарослях. Такое спокойствие меня смущает. Как в таком почти небесном покое могла разыграться драма?

Вдруг мой взгляд привлекает нечто блестящее, лежащее в траве под окном – Я внимательно смотрю в ту сторону, но никак не могу разобрать, что это такое. Лучше сходить и посмотреть вблизи.

Я спускаюсь, иду под окно Мартин и там убеждаюсь, что блестело не золото, а стекло. Маленький пузырек, на который упал лунный свет. Я его поднимаю и подношу горлышко к носу... От запаха у меня одновременно сжимаются ноздри и сдвигаются брови...

Я внимательно осматриваю находку, и в моем котелке происходит процесс кристаллизации.

Да, все разрозненные элементы, все неверные шаги и нелепые мысли начинают водить хоровод у меня в черепушке и занимают те места, на которых должны стоять уже давно...

Я галопом скачу в лабораторию, вытаскиваю из корзины папку с чистыми листами бумаги и мчусь к своей машине.

В этот момент появляется Пинюш, неся великолепный сандвич, который откопал неизвестно где.

– Ты куда?

– В больницу... Что делают господа ученые?

– Спят.

– Отлично... Это наилучшее времяпровождение. Жди меня здесь и никого не выпускай.

Новая гонка на полной скорости до больницы ЭврЕ, где мою манеру резко тормозить уже начинают узнавать. Выходит разъяренная медсестра.

– Эй вы, – орет она, – вы что, не соображаете, что больные спят?!

– Не кричите так, мадам! – умоляю я. – У меня лопнет барабанная перепонка, а вы пукнете от натуги! Шутка до нее не доходит.

– Наглец!

Я вбегаю внутрь.

– Вы куда? – вопит она.

– Собирать клубнику, я как раз притащил с собой лестницу.

Вы знаете, как у меня великолепно развито чувство ориентировки. Палату Мартин я нахожу очень легко.

Мне навстречу встает медсестра с невзрачным лицом, но с довольно аппетитной фигуркой.

– Месье? – спрашивает она.

– Как наша больная?

– Но...

– Полиция!

– А! Ну, я думаю, она вне опасности...

– Я тоже так думаю, – говорю я и подхожу к постели, на которой с закрытыми глазами лежит Мартин. Я срываю с нее одеяло и швыряю его на пол.

– Что вы делаете? – кричит медсестра.

Мартин открывает глаза и, кажется, узнает меня.

– О, это ты, милый... – едва слышно шепчет она.

Я наклоняюсь к ней, поднимаю, как куль с грязным бельем, и бросаю на пол.

Начинается невообразимый гвалт. Медсестра зовет на помощь, Мартин издает пронзительные крики.. Короче, большой шухер!

Я поднимаю ее подушку, потом матрас и под ним нахожу то, что и рассчитывал найти: футляр для почтового голубя... Я его открываю. В нем очень маленький рулончик серебряной бумаги. Ощупываю его: внутри мягко... Я знаю, что это такое.

Лежащая на коврике перед кроватью Мартин выглядит куда менее больной и красивой, чем пять минут назад. Ее глаза добры, как у льва, чей хвост попал в кофейную мельницу.

Медсестра, выбежавшая из палаты, возвращается в сопровождении двух крепких санитаров. Поскольку переносчики человеческого мяса собираются наброситься на меня, я показываю им мою пушку.

– Стоять! Я полицейский и арестовываю эту девицу. Ведите себя спокойно, ребята.

Мы с ними сразу договариваемся, тем более что поведение Мартин очень красноречиво.

Я галантно помогаю ей подняться. Она садится на кровать.

– А теперь, моя красавица, – говорю я, – начинай колоться... Я все понял!

Я вынимаю из платка пузырек, найденный под ее окном.

– Ты слишком поспешила... Если бы ты бросила его в кусты, а не в траву, я бы ничего не нашел...

Она смотрит на меня с интересом, несмотря на явную ярость.

– Это старое, очень сильное рвотное средство, – продолжаю я. – Ты проглотила его сама... Смотри, на горлышке еще осталась твоя губная помада. Это и открыло мне глаза... Ты была единственной женщиной в доме, так что я не мог ошибиться!

Она неприятно улыбается.

– Хм! Какой умный полицейский. Ну и что это доказывает?

Я влепляю ей пощечину. Мне уже давно этого хотелось, а такие желания сдерживать вредно...

– Не упрямься, девочка... – И ваш гениальный Сан-Антонио продолжает свой рассказ: – Когда ты увидела, что дом занят полицией, то поняла, что они прочешут его снизу доверху... Тогда ты решила спрятать свой микрофильм, так?