Фредерик Дар - Дальше некуда!

Издалека Толстяк кричит:

– Мне надоели эти корзины. Лучше поеду на подъемнике.

Ветер уносит его слова.

Я взглядом оцениваю ситуацию. Беглец оторвался от меня больше чем на пятьсот метров, но в спешке поехал по наименее удобному склону Вердона.

Я прикидываю, что, взяв вправо, буду иметь большой простор и сумею нагнать его на прямой.

Поскольку расчет верен, я так и поступаю.

Тут же с радостью замечаю, что расстояние между нами сокращается. К тому же он выехал на большой, почти плоский участок. Пользуясь разгоном, я могу надеяться догнать его. Я гоню, гоню изо всех сил, как оксфордская восьмерка, которой удалось обойти кембриджскую лодку.

Бержерон сознает опасность. Он оборачивается и видит, что я несусь на него, как стервятник на кролика. Он знает, что не сможет от меня уйти, и тогда целится в меня из моей же пушки.

Ой, ребята, какие же поганые моменты бывают в жизни! Я уже вижу себя мертвым на снегу. Признайтесь, что довольно неприятно забраться на высоту две тысячи пять метров, чтобы тебя здесь подстрелили.

Однако я продолжаю нестись вперед. Приблизившись, я делаю несколько зигзагов, чтобы не дать ему прицелиться. Будет ли он стрелять? Да. Я же вам говорил, что этот придурок способен на самые отчаянные шаги.

Видя, что пропал, Бержерон теряет голову. Пуля с визгом проносится в морозном воздухе мимо моего уха, вторая вонзается в снег в двух сантиметрах от моих лыж. К счастью, пальцы бизнесмена онемели от холода, а то он бы меня, наверное, подстрелил.

Я продолжаю нестись на него. Вижу, он вдруг вырос с гору. Револьвер направлен в мою грудь, из ствола идет тоненькая струйка дыма. Может, он покончит со мной теперь?

Наклон в сторону. Пуля вырывает клок из моей шапки. Больше он выстрелить не успевает. Я врезаюсь в него на всей скорости, всем моим весом, со всей моей волей. Мне кажется, что я врезался в стену. Вокруг меня начинают летать искры и звонить колокола Нотр-Дама. Я сижу на снегу. Смотрю по сторонам и вижу лежащего Бержерона. Удар отбросил его метров на пять. Он упал на скалу, и золотые крепления, которые он хранил на груди, пробили ему грудную клетку.

Подхожу к нему. Месье в жалком состоянии. Вы бы не дали и трех старых франков за его шкуру, тем более что она дороже не стоит.

Он тяжело дышит, как вытащенная из воды рыба.

– Ну что, – спрашиваю, – теперь вы довольны? Он шевелит губами и говорит так тихо, что кажется, будто его голос доносится с другой планеты:

– Это ради нее...

Я все понимаю. Для нее! Я снова вижу прекрасную, мадам Бержерон, элегантную и роскошную. Да, для такой красотки нужно много денег.

– Как функционировал ваш золотой бизнес?

– Швейцария – Франция. Швейцарские лыжники катались до Шамоникса на лыжах с золотыми креплениями. В Шамониксе они брали другие лыжи, чтобы вернуться, а те посылали мне сюда. Я снимал крепления, сжигал лыжи и возил золото в Париж.

– Очень изобретательно... Подходят люди.

– Несчастный случай?

– Да, – отвечаю. – Вызовите спасателей. Поворачиваюсь к Бержерону. Действовать надо быстро.

Сомневаюсь, что он долго протянет. Его затуманенный взгляд не обманывает.

– А Буальван? Его роль?

– Некоторое время он участвовал в деле, потом захотел выйти. Он испугался – Тогда парижская банда пригрозила его убить. Он не пошел в полицию, чтобы спасти от скандала меня. Он был мне благодарен за то, что я сделал для него вначале...

– И тогда, чтобы спастись от банды, он решил сесть в тюрьму?

– Да. Я понял это потом, из-за письма...

– Того, которое ему написала путана?

– А! Вы знаете?

– Знаю. Где оно было?

– Мне неизвестно. Я рассказал о нем банде после визита ее сутенера. Я испугался, что вы его найдете и все поймете...

– Ну и что?

– Они его нашли. Кажется, оно было у нашей секретарши. Даниэль была любовницей Буальвана...

– И они ее убили, чтобы заставить замолчать.

– Убили?

– Они вам не рассказали?

– Нет. Они позвонили мне по телефону как раз перед моим отъездом на вокзал и сказали, что все в порядке...

– Ну еще бы! Кто эти люди?

– Международные дельцы. Их штаб-квартира находится в районе Биржи. Я познакомился с ними в баре... Там есть турок, швед, швейцарец...

– В общем, ООН в миниатюре! Их имена?

– Ялмар, Бретти, Фескаль. Я не знаю, настоящие это имена или нет...

– А их штаб-квартира?

– Бар «Консул»... за... Биржей... Бержерон совсем обессилел. В углах его губ собралось немного кровавой пены.

– Ладно, не говорите больше, – советую я.

– Мне конец, – добавляет он.

Мне нечего ему ответить, потому что я сам в этом убежден. Он открывает глаза. Должно быть, он еще видит меня сквозь застилающий его глаза туман.

– Скандал...

Его рука с трудом поднимается, шарит в пустоте и находит мою.

– Поклянитесь... вы скажете ей... скажете... ей...

У него больше нет сил. Его рука падает на снег и оставляет на нем свой отпечаток.

Я вижу двух лыжников во всем красном, с носилками, покрытыми бараньей шкурой.

Это спасатели. Тут я замечаю, что вокруг меня полно народу. Все молчат. Их пугает револьвер, который сжимает в руке Бержерон. Должен сказать, что в этой чистой и радостной атмосфере он выглядит особо зловеще.

Я беру пушку и сую в карман.

– Не пугайтесь, – говорю, – я полицейский...

Кладу руку на грудь Бержерона. Сердце еще бьется, но очень слабо.

– Несите его осторожнее, – советую я. – Встречаемся у врача.

Сунув золотые крепления под мышку, я гоню в Куршевель.

Намного опередив кортеж спасателей, я переступаю порог медицинского пункта и слышу громкие крики.

– Роды? – спрашиваю я хорошенькую медсестру, встретившую меня.

– Нет, – шепчет она. – Один месье сломал себе копчик, когда прыгал из вагона фуникулера.

Подталкиваемый предчувствием, я прошу разрешения войти в кабинет, где работает доктор.

Моим глазам открывается пейзаж дикой красоты, непревзойденной мощи и величины, от которого идет кругом голова. – Толстяк Берю лежит на животе на столе доктора. Его огромная голая задница с черными пятнами похожа на восход луны над Босфором. Склонившись над седалищем, врач осторожно ощупывает его верхнюю часть, а Мамонт тем временем ревет о своих страданиях всем, кто хочет его слушать.

– Эй, приятель, – говорю я, подойдя поближе, – неужели задница полицейского тоже может ломаться?

Я пришел в удачный момент, потому что Толстяк встречает меня поэмами собственного сочинения:

– Я чуть не погиб из-за твоих дурацких делишек. Я совершил два круга на этом поганом фуникулере, черт его дери, но никак не мог сойти. В конце концов я решил спрыгнуть, но плохо рассчитал и приземлился на задницу. Ой! Что со мной теперь будет?

– Некоторое время ты не сможешь сидеть, Толстяк. А когда ноги уже перестанут тебя держать, тебе будут играть «Марсельезу», чтобы чувство патриотизма придавало тебе вертикальное положение. Вспомни, Виктор Гюго всегда писал стоя.