Марина Воронина - У смерти женское лицо

— Ну, не сердись, Колобок, — отлепляясь от стены, сказала Катя. — Я же не виновата, что он не хочет меня видеть... по крайней мере, живой.

— Вон что, — со вздохом проговорил Гоша. — Так может, тебе помочь?

— Ага, — сказала Катя, сворачивая в неприметный служебный проход, — будь так добр: если он как-нибудь вырвется от меня и побежит через зал, крикни ему: «Бу!»

— Как хочешь, — печально сказал вслед ей Гоша и, повернувшись к танцовщицам, вяло махнул рукой. — Все по домам. Сегодня выступления не будет.

Катя ворвалась в кабинет Щукина без стука и остановилась в дверях — растрепанная, вспотевшая и очень злая, сжимая обеими руками наведенный прямо в лоб ее бывшему работодателю пистолет с глушителем.

— Приветики, — слегка запыхавшимся голосом сказала она, обоими большими пальцами взводя курок.

— Доброго здоровьичка, — в том же неуместно шутливом тоне откликнулся Щукин. — Выглядишь просто великолепно. Значит, пришла поквитаться с Головой? Молодец. Проходимость у тебя, как у легкого танка. Может, поговорим?

— Думаю, что не стоит, — сказала Катя. — Твоя готовность отвечать на вопросы говорит только о том, что тебе зачем-то нужно потянуть время. Увы, у меня лишнего времени нет, так что разговора не получится.

— Печально, — сказал Щукин. — Что ж, тогда, как я понимаю, пора прощаться.

Катя слишком поздно обратила внимание на то, что его руки во время разговора находились под столом — в конце концов, далеко не каждый может замечать и, главное, верно истолковывать все подряд, без разбора. Зловещий смысл упущенной ею детали дошел до нее лишь тогда, когда под столом глухо громыхнуло и пуля девятимиллиметрового калибра, пробив переднюю стенку массивного щукинского стола, словно тяжелым раскаленным бичом хлестнула ее по левому бедру. Голова хранил-таки в одном из ящиков стола пистолет и сумел им воспользоваться.

От боли и неожиданности Катя вскрикнула и успела трижды нажать на курок, прежде чем простреленная нога подвела ее и она упала на пол, выпустив пистолет из ослабевших рук. С того места, на котором она лежала, опираясь на локоть и плача от боли и облегчения, ей был отлично виден оставшийся сидеть в своем кресле Щукин. Ей казалось, что видимость даже чересчур хороша — не было совершенно никакой необходимости так детально разглядывать то, что осталось от лица Алексея Петровича после трех кучных попаданий. Конечно, кто к нам с мечом придет, тому собачья смерть на роду написана, но, с другой стороны, это зрелище все-таки было не для слабонервных, и Катя вдруг вспомнила, как ее рвало, выворачивало наизнанку, когда ее школьная подруга при ней глубоко вспорола ладонь консервным ножом. От вида чужой крови ее всегда мутило, и это при том, что к собственной крови она оставалась вполне равнодушной, но с тех пор утекло уже очень много воды. Смотреть на мертвого Щукина было неприятно, но и только. Катин поздний завтрак вел себя абсолютно спокойно, не предпринимая никаких попыток совершить восхождение по пищеводу и пойти на прорыв.

Бегло осмотрев свое простреленное бедро, она обнаружила, что может смело прекратить валяться по полу, изображая умирающую, — рана представляла собой просто глубокую, сильно кровоточившую борозду на коже, фактически, царапину или порез. Левая штанина уже до колена побурела от крови, но никакой угрозы жизни не было — нужно было просто найти что-нибудь, чем можно было бы наскоро забинтовать рану, после чего срочно грузиться в щукинский «мерс» и рвать когти.

«Ого, — подумала Катя, с трудом поднимаясь на ноги, — да это целый план! Притом не самый плохой из возможных».

Она еще не успела разогнуться, когда сильный удар в бок снова опрокинул ее на пол, и чей-то ботинок из потертой рыжей кожи пинком отшвырнул валявшийся рядом с ней пистолет в противоположный угол кабинета.

«Бабай, — подумала Катя. — Еханый бабай!..»

Она попыталась взглянуть вверх, но тот же нечищеный ботинок нанес ей внезапный и резкий удар в лицо. Катя опрокинулась на спину, закрывая лицо руками, ослепнув от боли, чувствуя, как рот стремительно наполняется кровью и зная, что ее непременно стошнит, если она проглотит эту густую соленую дрянь. Она сплюнула, и немедленно жесткий ботинок с хрустом воткнулся ей в ребра. Следующий удар пришелся в правую грудь, едва не заставив ее потерять сознание от боли. Она закричала, хрипя, булькая и едва не захлебываясь собственной кровью, водопадом хлеставшей из разбитого носа. Удары сыпались один за другим, не давая ей прийти в себя и хотя бы попытаться защититься, — нападение было слишком неожиданным и застало ее врасплох. Очень скоро она поняла, что тот, кто наносил эти удары, имел явное и недвусмысленное намерение забить ее до смерти, и было похоже на то, что его замысел недалек от благополучного завершения.

Усилием воли она заставила себя открыть зажмуренные глаза и взглянуть на избивавшего ее человека. Она опять не успела ничего рассмотреть — если бы она не сумела вовремя отдернуть голову, тяжелый ботинок обязательно угодил бы ей прямо в переносицу.

— Тварь, — прорычал странно знакомый, но почти неузнаваемый от исказившей его ярости голос, — подлая вороватая тварь!

Катя никак не могла понять, кто это, хотя голос был знакомым до боли... Это наверняка был не Бабай... Но кто? Она заметила, что боль, быстро сделавшись привычной, почти не мешает ей думать, и решила, что в таком случае она не должна мешать ей смотреть.

Рванувшись из последних сил, она откатилась в сторону и снова открыла глаза, почти уверенная в том, что то, что она сейчас увидит, будет последним впечатлением в ее жизни.

И она увидела. Увиденное поразило ее настолько, что она начисто забыла и о боли, и о страхе смерти. Катя села, упираясь руками в пол, и хрипло прошептала:

— Гоша?.. Гоша, что...

— Я тебе не Гоша, — тяжело переводя дыхание, сказал Колобок. Ратный труд заметно утомил его, и он, похоже, решил закончить дело по-быстрому — в руке у него появился маленький блестящий пистолет, похожий на изящную игрушку или дорогую зажигалку. — Я редко кого-нибудь кончаю сам, но для тебя сделаю исключение.

Тогда Катя поняла, и из груди ее вырвался горький смешок.

— Браво, Голова, — сказала она.

Колокольчиков с трудом сел, привалившись спиной к скользкой стене. Справа от него обнаружилась какая-то совершенно незнакомая дверь, а слева... Он тряхнул головой, разгоняя туман, и едва не зарычал от пронзившей затылок боли. «Эк меня угораздило», — подумал он, терпеливо пережидая карусель цветных пятен, мельтешивших перед глазами. Когда зрение окончательно прояснилось, он убедился в том, что первое впечатление оказалось верным: слева от него находилось не что иное, как унитаз...