Леонид Влодавец - Атлантическая премьера

Совершенно индивидуальным был и медицинский контроль. Фраза: «Рыжий, останьтесь!» — могла означать и просто вызов к врачу. В дальнем конце нашего бункера-казармы была дверь, за которой имелся диагностический кабинет, оборудованный по самому последнему слову техники. Врач, одетый в противочумный костюм, то есть не менее безликий, чем у нас и инструкторов, самостоятельно брал все анализы, облеплял датчиками, осматривал, но не задавал ни одного вопроса. Никаких сведений о результатах этих тестов мы не имели. Убежден, что очень многие выбыли из игры именно после медицинских тестов.

Итак, до конца выдержали трое. По крайней мере, в конце третьей недели инструктор по завершении занятий сказал: «Завтра тесты кончаются, поздравляю, парни!»

Тем не менее, все продолжилось с утра как обычно. Меня и еще троих погрузили в маленький самолет и заставили прыгать. Я должен был прыгнуть без парашюта, а один из парней — передать мне его во время падения. Не знаю, кому нужен был этот цирковой трюк. У меня лично были серьезные сомнения, что все закончится хорошо. Подготовка к прыжку была довольно слабая, и мое мнение было, что проводить все в реальных условиях рановато. До этого мы два или три раза имитировали прыжок с передачей парашюта — то есть я получал парашют в воздухе, но на случай неудачи у меня имелся другой. А тут я прыгал совсем без парашюта. Никак не пойму, имело ли это какое-то практическое значение или нет.

Вроде бы все сошло неплохо. Во всяком случае, в моем мозгу отпечаталась яркая картинка того, как парень, по кличке Суинг, подплывает ко мне в воздухе, и я точно вдеваю себя в лямки, а затем отлетаю от Суинга и дергаю за кольцо. И дальше все пошло совсем прекрасно: хлопок, рывок, плавное снижение на поляну по спирали, мягкое касание на обе ноги… Однако хотя я ощущал, что жив, здоров и ничего со мной наяву не случилось, в мозгу постоянно крутилась блеклая, словно недодержанная размытая фотография, картинка совсем иного исхода. То ли я переволновался, то ли слишком уж четко представил себе, что могло произойти, но эта картинка не раз и не два всплывала из недр мозга и заставляла меня ежиться от ужаса. Причем, что особенно страшно, я почти физически ощущал тот порыв ветра, который отшвырнул меня в сторону от Суинга футов на шесть. Он не сумел приблизиться ко мне, и я понял, что это все… Может быть, мне пришло это в голову только после приземления, а может — еще до прыжка. Но странно: почему-то мое воображение отказывалось дорисовать к этому альтернативному исходу финал — удар о землю, собственный труп, видимый со стороны. Нет, дальше этого блеклая картинка не шла.

Так или иначе, но тесты для меня действительно закончились именно в этот день, остаток которого я помнил весьма смутно.

На следующее утро я проснулся совсем в другом месте. Куда делись остальные двое — понятия не имею. Здесь тоже были горы и джунгли, но тут мне разрешили общаться с теми, кого я мог бы назвать товарищами. Имен, правда, и здесь не называли, но, по крайней мере, разрешали видеть лица. Итак, в этом месте нас оказалось семеро: шесть мужчин и одна женщина.

Командиром нашей группы был некто Капитан. Впрочем, никто из нас не был уверен в том, что в действительности он не генерал или полковник. Он был больше других похож на супермена. У него было жесткое, резко очерченное лицо с оливковым загаром, правда, слегка испещренное разного рода рубчиками, шрамиками и оспинками. Все зубы у него были искусственные, и улыбался он словно голливудский актер — ослепительно. Впрочем, в этом ослепительном белозубии было что-то угрожающее. Возраст Капитана определить было очень трудно. Ему могло быть и тридцать, и шестьдесят.

Заместителем Капитана был сутулый, высокий парень, с длинными, как у хиппи, волосами, стянутыми тесьмой. Выглядел он весьма беззащитно — студент-интеллектуал, да и только. Он был очень вежлив, говорлив и мог часами рассуждать о высоких материях. Однако хотя дымчатые очки, которые он носил почти постоянно, придавали ему безопасный, успокаивающий вид, как, впрочем, и все остальное его обличье, парень этот был способен с пятидесяти метров из любого пистолета попасть в кружок диаметром в дюйм, причем сделать это десять раз подряд минимум. А удар его кулака запросто разбивал стопу в пятнадцать черепиц. Звали этого парня Комиссаром. Как мне кажется, он был вдвое опаснее для противника, чем Капитан, потому что его сила и ловкость были умело скрыты, а не выставлены напоказ, как у Капитана. Любой, видя Капитана, стал бы его остерегаться, но никто не стал бы остерегаться Комиссара — и поплатился бы, можно не сомневаться.

Третьим по старшинству был я. И здесь меня называли Капралом, поскольку мое положение в группе примерно соответствовало этому званию. Впрочем, все мы получили на редкость прочную и довольно удобную камуфляжную форму без каких-либо знаков различия, а потому похвастаться нашивками я не мог.

Рядовых было четверо: Малыш, паренек, голова которого терялась в облаках, а ботинки напоминали десантные баржи; Камикадзе, невысокий и некрупный парень, способный проделывать некоторые штучки из арсенала японских ниндзя, но не японец, а стопроцентный еврей; Пушка, огромный негр, лопавшийся от мышц, способный запросто поднять над головой Малыша в полном боевом снаряжении, то есть килограммов двести; наконец, единственная дама в нашей компании — Киска. Я бы лично предпочел называть ее тигрицей или пумой. Несмотря на то, что фигура у нее могла бы побороться за звание хотя бы «мисс Техас», а личико было вполне симпатичным, в рукопашном бою она была опаснейшим противником. Когда в первый день Малыш попытался в шутку ее обнять, Киска почти неуловимым, молниеносным движением локтя свалила его наземь, и он пять минут корчился от боли. А когда Пушка, решивший разыграть джентльмена, хотел было добавить лежачему Малышу, пятка Киски точно угодила ему в пах, и бедняга тоже пять минут приходил в себя. После этого Капитан и Комиссар провели с нами первую обстоятельную беседу.

В этой беседе они сообщили, что Киска, в принципе, имеет полное право убить любого из нас в порядке самообороны, но только в том случае, когда мы будем ей надоедать. Это, однако, не означало, что никаких сексуальных контактов с Киской не должно быть. Напротив, в служебные обязанности Киски это входило. С десяти до одиннадцати вечера и с шести до семи утра каждый из шести мог подойти к Киске со своей проблемой.

Жили мы здесь в маленьком домике в комнате десять на двадцать футов. Шесть коек стояли в ряд, изголовьем к стене, а седьмая, Кискина, — вдоль

противоположной стены, между двумя окнами. Никаких ширм или занавесок не было. Киска спокойно и без эмоций раздевалась донага, ложилась на койку и зажигала лампочку, стоявшую на тумбочке. Верхний свет тушили, и в течение часа, каждый, кто недостаточно утомился за день, мог прилечь к Киске и, как выражался Капитан, «сбросить давление в баках», а остальные — полюбоваться на эту процедуру и подождать своей очереди. За порядком смотрели Капитан и Комиссар, спорить с ними никто не решался. Они выкликали желающих, начиная справа или слева. Слева стояла с краю моя койка, справа — Камикадзе, дальше лежали соответственно Малыш и Пушка, а в центре — Капитан и Комиссар. Они, как правило, подходили к Киске последними — и не прогадывали, ибо именно с ними наша благодетельница обычно удовлетворялась сама. Непременным условием было применение презерватива, а также предварительное омовение. Утренний сеанс был для тех, кто решал потратить лишний час сна на усмирение утренней эрекции. Ровно в шесть автоматически включалась лампочка, гасшая в семь, и это означало, что Киска открыта для утреннего посещения.