Леонид Влодавец - Выход на бис

Итак, судя по всему, я был четырежды женат. При этом одна жена была официально признана умершей (Соледад), с одной я был официально разведен (Ленка). О том, как могли развиваться события в плане семейных уз с сеньорой или миссис Викторией Родригес (Таней), я мог только догадываться. А вот Марсела, которая доводилась покойному Анхелю Родригесу родной сестрой и законной женой мистеру Брауну, была тут, рядышком.

Мои мысли опять поплыли вокруг того, как же это Марсела сумела так обознаться? Я хорошо помнил физиономию нового Брауна, с которым виделся на Хайди два года назад. Нет, нет и нет! Мы были ни чуточки не похожи. К тому же я видел фотографию, по которой меня опознавала в клинике сеньора Вальдес. Да, на ней был изображен двадцатилетний сопляк Колька Коротков, всецело убежденный в том, что является тридцатилетним, немало понюхавшим пороху профессиональным наемником, бывшим фермерским сыном Ричардом Стенли Брауном, давным-давно пославшим свое католическое семейство к едрене фене и добровольно отправившимся во Вьетнам на поиски приключений. Конечно, это фото относилось уже не к Вьетнаму, а к Хайди. Точнее, снято оно было на яхте «Дороти», где милашка Соледад дурачила Джералда Купера-старшего, демонстрируя ему «таинственного мафиози» Анхеля Родригеса в белом костюме, с приклеенными усами и в темных очках. Но шрамик от осколка стекла на щеке оставался. Его я заполучил в перестрелке с дорожной полицией Лопеса, когда мы с Марселой — вот этой самой толстушечкой, которая тогда была очаровательной и гибкой, как лоза! — спасались с асиенды «Лопес-23». Тогда нам пришлось по уши искупаться в канализационной трубе, угнать розовую «Тойоту», перебить кучу полицейских, захватить вертолет и увернуться от атак хайдийских истребителей. Конечно, все эти подвиги совершал Браун, который имел и опыт, и хладнокровие, и выучку, не чета срочнику Короткову. Но Браун, строго говоря, был лишь американским «программным обеспечением», которое приводило в действие советский мозг, приказы которого, в свою очередь, исполняли руки-ноги и прочие органы десантника Кольки.

Морда-то была моя. Она и сейчас более-менее похожа, хотя последующие тринадцать лет жизни произвели на ней кое-какие перемены. Получается, что Марсела, знавшая меня с мозгами Брауна, затем с легкостью признала Брауна в шкуре Атвуда, а теперь опять увидела мою морду и завопила от радости: «Дикки!»

Разгадкой этого непостоянства одной из «законных» супруг я занимался те несколько минут, когда продолжалась полемика вокруг вопроса о моем изъятии из клиники Гран-Кальмарского университета. К сути ее я не прислушивался, если и слышал что-то, то краем уха. Базар вели в основном Марсела и Энрикес, а сеньора Вальдес и профессор Кеведо лишь изредка вякали кое-что в поддержку аргументов сторон. Само собой, что благотворительница заступалась за клиентку, а директор клиники за своего ординатора или кем он там ему доводился. Марсела вопила, что уровень развития медицины на Гран-Кальмаро в подметки не годится североамериканскому, и обеспечить мне правильное лечение и уход в условиях какого-то задрипанного островишки здешние лекари не смогут. Что же касается Энрикеса, то тот утверждал, будто новым врачам, даже суперспециалистам, ни хрена не разобраться в том, что со мной происходит, и без консультаций с ним, лечащим врачом, который два года жизни угробил на возню с коматозником и изучил меня до последнего винтика в черепной коробке, штатовские мудрецы меня просто угробят. Конечно, мужичок напрашивался на долгосрочную, причем оплаченную Марселой командировку в США, и профессор Кеведо его вполне поддерживал. Сеньора Вальдес не очень к месту, но очень вовремя вспомнила о том, как при одном из прошлогодних посещений клиники, в геронтологическом отделении — тут, видать, и такое было — на нее свалился крупнокалиберный таракан, рассказала о том, как лишь благодаря ее энергичным действиям удалось ликвидировать грандиозную помойку на заднем дворе клиники, где, как она утверждала, даже отпиленные руки-ноги валялись, само собой, не забыла и истории с вывозом бесхозных тел на Акулью отмель — словом, вылила на Айболита-Кеведо и его подчиненного пару тонн первосортного дерьма. Повторяю, все эти вопли и ругань я слушал краем уха.

Мне все-таки удалось ухватить за хвост верное направление размышлений. Этим хвостиком оказалось слово «опознаватель», всплывшее из замшелых глубин памяти. Сначала я вспомнил один из «дурацких снов», который увидел, уже превратившись в Баринова. «Видеозапись» этого сна, как выяснилось, чуть-чуть поблекла, но вполне сохранилась. Именно из этого «сна», который хранился в моем мозговом архиве под названием «Хеппи-энд для Брауна», я узнал о некоторых обстоятельствах исчезновения самолета с Киской & Сё, о гипотезе профессора Милтона Роджерса насчет образования «особой цепи» из Сан, Мун и Стар, которая прокрутила какую-то «дыру» в пространстве и времени, наконец, о самых обычных обстоятельствах жизни мистера Брауна в шкуре Атвуда и его законной супруги. В этом «дурацком сне» я-Баринов на какое-то время опять стал Брауном. Там было много всякого, но самым интересным на данный момент оказался отрывок, где прозвучало следующее, не то высказанное, не то подуманное Брауном:

«Я сперва немного удивился тому, что Марсела так легко признала меня. Ведь я был совсем не похож на того, которого она знала. Однако некоторое время спустя я вспомнил об „опознавателе“, с помощью которого меня — таким, как я был на Хайди, — признали бы даже родители. Вероятно, его перепрограммировали в обратном направлении, и у Марселы не было никаких сомнений…»

Тут же припомнился и другой источник, где тоже упоминалось об «опознавателе». Это был диалог между господами Джонатаном Хорсфилдом и Грэгом Чалмерсом. Надо сказать, что я лично ни сам по себе, ни в качестве Брауна разговора этого не слышал. Откуда он вообще взялся в моей памяти, я понятия не имел. Знал только примерное время появления: лето 1983 года, клиника доктора Брайта, куда я угодил после «Атлантической премьеры» и где всего лишь месяц провалялся в коме. Тогда мы с Брауном мирно сосуществовали в одной черепушке, вели дружеские беседы, а тело толком не знало, кто им управляет, и соблюдало нейтралитет, пребывая в подобии паралича. Кто подсунул в нашу общую голову «фонограмму» этого диалога, можно было только догадываться. Либо это был Сарториус-Сорокин, он же Главный камуфляжник, либо две медсестры из клиники Брайта, которые, как впоследствии выяснилось, работали на Сарториуса. А может, был и еще какой-либо товарищ, решивший нас «просветить», но из скромности пожелавший остаться неизвестным. Был даже такой, вполне допустимый вариант, что это была акция Чудо-юда. Но в принципе