Олег Приходько - Каратель

— Глупости! — зарделась Лена. — Он очень милый человек. Когда отец был еще директором треста, он пришел на завод медного литья по распределению после института. Я помню — застенчивый такой, смешной. Словно извиняющийся за то, что живет на свете.

«Знала бы ты, подружка, сколько стоит теперь этот твой „застенчивый“!» — подумал Влад.

— Кстати, он тебя знает. Ты у нас, оказывается, всероссийская знаменитость.

Появились сразу два официанта с подносами. Шампанское, коньяк, розетки с икрой, судки с горячими грибами, соус, вино, заливной осетр заполняли стол.

— Влад, — улучив момент, растерянно прошептала Лена, — это… это же с ума можно сойти! Зачем?..

Он улыбнулся:

— Я ведь знаменитость? Это делает им честь. Да ничего необычного, я всегда здесь так питаюсь. Три раза в день.

Официанты наполнили фужеры шампанским, откланявшись, удалились. Зазвучала музыка, подвыпившие посетители стали танцевать.

— Три раза в день так питаются только бандиты, — предположила она.

«Ты недалека от истины, детка, — подумал Влад. — Надраться бы поскорей!»

Танцевал он плохо, приглашения на танец боялся и не хотел, но в то же время понимал, что избежать этого едва ли удастся, иначе придется о чем-то говорить, а с этим было еще хуже.

— За нашу встречу? — поднял бокал Влад. Лена рассмеялась:

— Вот так встреча у нас была!.. Давай, за нашу счастливую встречу! Особенно для меня.

Они выпили. Опасаясь расспросов, Влад сделал первый ход:

— И чем же ты занимаешься в Москве… красавица? — последним словом он заменил готовое сорваться с языка школьное прозвище Лены.

— В Москве я работаю детским врачом в районной поликлинике, воспитываю сына Димку, иногда хожу к подругам на девичники, реже — в театры и музеи. Туда в основном из-за сына. Еще подрабатываю на четверть ставки в школьном медпункте.

— Недостаток денег?

— Избыток времени.

Влад предложил выпить за нее — за ту, рыжую, смешную. За ту она выпила. Стало веселее, разговор зашел о нем.

— Свободен как птица. От друзей, врагов, родни, семьи и работы. Парю между солнцем и морем.

— Почему — морем?

— В детстве мать рассказывала такую сказку… Он пересказал. Лена рассмеялась.

— Это не сказка, это античный миф. А ты живешь в реальном мире.

— Я живу в лабиринте, — философски изрек Влад, вспомнив о том, что построил пахан Икара, и почувствовал, что на этом запас его интеллекта иссяк.

— В лабиринте живет Минотавр. Страшный зверюга, который питается теми, кто заблудился. А ты ведь не заблудился, Влад?

— Откуда я знаю!

— Очень просто. Если у тебя есть мечта, значит, ты не заблудился. А если мечты нет, то тебя непременно сожрет Минотавр.

Продолжение материнской сказки ничего хорошего не сулило: мечты у Влада не было. Говорить больше было не о чем, и он чертыхался про себя, проклиная Панича и Мещанинова и все на свете, что стояло за их «случайной» встречей. Вдруг в голову пришла бредовая идея рассказать ей обо всем, он подумал даже, что это было бы для него выходом из лабиринта, хотя почти наверняка и падением в море. И словно в подтверждение последнего, в зал вошел телохранитель Панича Монгол.

Влад настолько привык видеть его рядом с шефом, что ему показалось, будто в зале находится и Панич, и он стал внимательно, столик за столиком, изучать зал. Но Панича не было и не могло быть — старик предпочитал построенное на его деньги «Тридорожье». Монгол прошелся по залу, увидел Влада, но тут же отвернулся, словно не узнал. Поговорив о чем-то с метрдотелем, он вышел.

— …и еще помню, как я пришла первого сентября в восьмой класс и все искала тебя. Я ведь тебя почти не знала. Но ты больше в школу не ходил. Потом мне рассказала Сима… ты помнишь Симу?.. красивая такая евреечка с косой… рассказала, что умерла твоя мама и что ты учишься в интернате или ПТУ… нет, в ПТУ, кажется, брали после восьмого?.. Влад!.. Эй, ты слушаешь меня?

Влад проводил взглядом Монгола и вернулся к ней, ухватив последнюю фразу:

— Да, да, конечно! Давай выпьем?

— Я уже совсем пьяная.

— А ты ешь, не стесняйся, — он положил ей в тарелку рыбы, полил белым соусом, придвинул судок с грибами. — Вот, очень хорошее вино… как его… «Черные глаза». Вот жулики! Я же заказывал «Карие глаза», — специально для тебя.

Лена смеялась, подкладывала еду ему, пробовала вино и стреляла глазами по сторонам, потому что все ей было интересно; в ресторане она была всего два раза в жизни — один раз с отцом и матерью незадолго до ее кончины, когда родители решили отметить двадцатилетие своего супружества, другой — с мужем Сергеем, в день защиты его кандидатской. Она смотрела на все глазами матери-одиночки, работающей на ставку с четвертью для того, чтобы скрыть за работой свою несвободу.

— У меня был друг, — неожиданно заговорил Влад. — Один друг, другого не было и уже не будет. Мы с ним в детдоме были вместе, куда я попал после нашей школы и… Потом на улице зарабатывали где придется и подворовывали иногда. Расстались на два года армии, потом встретились снова. Вместе работали, тренировались. А недавно он… умер. Больше у меня никого нет, понимаешь? Сестра была Лидка… уехала в Москву. Приезжала тут как-то, требовала деньги за материн дом. Была и нет. Он, Саня, роднее был, понимаешь?..

— Понимаю, — проговорила Лена растерянно, не ожидая такого откровения.

— Да нет, это я так, — посмотрел он ей в глаза, и она вдруг увидела, как теплые угольки в них потухли, сменились безжизненным, злым холодом. — У него осталась жена… вдова… с маленькой дочкой Женькой, она моя крестница, я в Троицком соборе ее крестил. Давай мы с ними за ягодами поедем? Ну его, этого Вершкова.

— Конечно, ну его! При чем тут вообще Вершков? У них с отцом свои дела…

— А у меня с ним — свои. Я ему внимательно расскажу еще, где его место!

Лена улыбнулась:

— Как это «внимательно расскажу»? Так не говорят… но мне нравится. Раз можно внимательно слушать, значит, можно и внимательно рассказывать.

Влад не слышал.

— Помянем моего друга Саню Земцова. Извини. Я теперь за каждым застольем его поминать буду. На всех праздниках и на собственной свадьбе. Мне без него паршиво на свете.

Он выпил залпом, она выпила тоже, даже не почувствовав вкуса вина: фамилия Земцов, которую часто упоминали газеты, заставила ее по-другому посмотреть и на Влада, и на его жизнь, и на их встречу.

— Влад, — сказала она, — я, правда, понимаю. У тебя не могло быть плохого друга. Ты… ты надежный, с тобой спокойно. Я тебя не знаю совсем и будто знаю всю жизнь. Во всяком случае, я тебе верю.

Если ему случалось когда-нибудь анализировать свои поступки, свою жизнь (сейчас он ничего подобного за собой не припоминал), то никогда прежде он не чувствовал себя таким дерьмом.