Илья Рясной - Наше дело — табак

Вот он, Дом Советов, прямо напротив прудов — наверное, этот провинциальный гигант задумывался стать символом победившего на немецкой земле социализма, или образцом достижений народного хозяйства, или чего-то там еще. А стал самым знаменитым долгостроем, который своей уродливой серой массой разбивает на части, ломает весь городской ландшафт. Достроить его пытались уже двадцатый год. Еще при коммунистах ходил анекдот, как иностранный гость Полесска едет по городу, видит чудовище архитектуры и спрашивает таксиста:

— Это что?

— Да такая фигня, — машет рукой таксист. — Сколько себя помню, столько ее строят.

На следующий день таксиста тащат в госбезопасность и начинают накручивать:

— Ты что позоришь наш город перед иностранными гостями, намекаешь, что мы не способны быстро строить? Так недолго и доиграться.

Таксист все понял. В тот же день другой иностранец спрашивает:

— Это что такое?

Таксист ошарашенно смотрит на Дом Советов и восклицает:

— Ух ты! Еще вчера не было…

После войны долго решали, как быть с Полесской областью. Гуляли идеи передать ее ГДР — для братьев ничего не жалко, но, слава богу, до дела не дошло. Но область оставалась в подвешенном состоянии не одно десятилетие, поэтому как свою территорию ее не особенно воспринимали, застраивали ее шаляй-валяй, инфраструктуру не развивали. И все тут приходило в упадок. Понятное дело, с приходом новых времен расцвета не последовало. Наоборот, теперь все рушилось в черную дыру, и находились уже чудаки, которые всерьез говорили, что пора бы отдавать землицу обратно, Германии.

— Ну, чем порадуешь, Фофа? — спросил Ушаков, возвращаясь на грешную землю от грустных дум.

— Пограничный пункт в Суворовском районе держит под контролем бригада Ломоносова.

— Это каждый ребенок знает.

Ломоносов — чемпион России по карате с фигурой биндюжника, заместитель Корейца по пограничным вопросам — получил кличку вовсе не по причине своей глубокой мудрости и учености. Просто он отлично ломал носы, а также челюсти и ребра. Его бригада держала еще два пограничных пункта, беря процент с промышлявших там контрабандистов, «гонщиков» и разного люда, зарабатывающего всеми правдами и не правдами там свой кусок хлеба.

— Они сменами работают, — продолжил Фофа. — Обычно одна-две машины. Клиентуру свою хорошо знают, так что даже напрягаться не надо, чтобы деньги собрать. Но бывает и кулаками поработать приходится.

— Фофа, это все известно. Конкретнее.

— Я знаю командира одной группы. Он погоняло, такое имеет — Пробитый.

— Пробитый… Что-то знакомое.

— Бывший прапорщик-мариман. На каких-то учениях болванкой ему по чайнику звездануло. Он, видать, и до этого головой не особенно силен был, а тут вообще крышу снесло. С ним из братанов никто не связывается. Поговаривают, он Лома завалил.

— Это в Приморском районе?

— Да.

— А за что?

— Вроде Лом ему что-то поперек сказал, оскорбил. А Пробитый стерпит, сразу в драку не кинется. Просто пообещает завалить. И завалит. Лома после этого разговора никто не видел.

— Даже так.

— Ну да. Пробитый в Сибири промышлял, здесь где-то пару лет. Чокнутый на оружии. Стреляет с двух рук по-македонски. Корейцу он какие-то услуги оказывал.

— Завалил кого из конкурентов?

— Я не знаю. Возможно, и так. Кореец его уважает.

— А чего тогда на трассу посадил?

— Не знаю. Это их дела.

— Когда они выставляются? — Ушаков вынул записную книжку и сделал в ней отметки. Блокнот в кармане — главное оружие опера.

— Вот, — Фофа вынул мятую бумажку и старательно разгладил ее. — Тут все. Номера их машин. Люди, кого они обувают. Если взять эту бригаду, ниточка к Ломоносову потянется.

Ушаков прочитал ее и сунул в карман.

— Вообще, братва Корейца распустилась, — покачал головой Фофа. — Житья от них нет. Чего хотят, то и делают. Распустили вы их.

— Не мы, — раздраженно бросил Ушаков.

— Правильно, коллеги ваши. УБОП… Вон у Гурина с Корейцем какая-то любовь непонятная.

— Какая?

У Гурина, как начальника отдела по бандитизму УБОПа, в сейфе лежало наблюдательное дело на группу Корейца.

— А черт знает, — пожал плечами Фофа. — Вообще, ваши коллеги… — Он только покачал головой.

— Не любишь УБОП? — усмехнулся Ушаков.

— А кто его любит? С розыском все понятно — и задержит опер, и морду в сердцах набьет, но как-то понятно: вот мы, вот вы. И взаимоуважение присутствует. А они…

— Что?

— Ваш УБОП — как братва отмороженная работает. Считай, еще одна бригада объявилась. У них свой интерес.

— Какой такой интерес?

— Вам лучше знать…

Ушаков усмехнулся. Как бы это узнать?

Глушко вернулся ночью. Самолет из Мюнхена опоздал на два часа из-за погодных условий — Полесск прикрыл одеялом плотный туман, который только что начал развеиваться, но так и не развеялся до конца.

— Здравствуй, дорогой, — проворковала Инесса, целуя мужа и видя, что тот злой, как черт.

Он буркнул что-то неопределенное, кивнул ей и прошел в комнату. За ним борцовского вида шофер занес два больших чемодана — бывший гоп-стопник Глушак теперь не выезжал даже на два дня, не прихватив с собой три костюма, груду рубашек, бабочек и галстуков.

— Свободен, — кивнул он шоферу.

Тот попрощался и вышел, предварительно жадным взором окинув Инессу, которая с пониманием усмехнулась — она давно уже привыкла, что кобели кидают на нее именно такие взгляды.

— Как слетал? — спросила она, присаживаясь напротив мужа.

Он сорвал с шеи опостылевший галстук. Посмотрел на нее, как на незнакомого человека. От него пахло виски, но он не был пьян. Потом взор его прояснился.

— Отлично. Прекрасно, — саркастически произнес он. — Мы в дерьме. И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что кое-кто нам очень хорошо подгадил.

— Ты насчет тех краденых денег?

— Да. Я видел Марка. Он обещал кое-что узнать…

— Откуда Марк там, в Мюнхене, может что-то узнать о том, кто вас обманул здесь?

— Может.

— Как?

— Не твое дело, — вдруг рявкнул он.

— А где мое дело? — не обращая внимания на его тон, невозмутимо спросила Инесса.

— Я знаю, где твое место…

— И где?

— В маникюрном салоне… И в «Афродите».

— Как ты можешь?

— Что, я не знаю, о чем ты мечтаешь? — Он яростно посмотрел на нее. — Ты мечтаешь влезть в бизнес и чуток порулить. Ты думаешь, у тебя, овцы, получится.

«Да не хуже, чем у тебя», — подумала она, но вслух ничего не сказала.

— Пока я жив — этого не будет, — резко бросил он, встал, подошел к чемодану, открыл и начал рыться в нем. — И заткнись…

— Я вообще молчу. Говоришь только ты, — все так же спокойно произнесла она, с ненавистью глядя ему в спину. Потом взяла себя в руки, подошла к нему, провела пальцами по его шее, что-то заворковала. Обычно после этого он размякал, но тут просто оттолкнул ее.