Илья Рясной - Наше дело — табак

— Это мой принцип, — твердо произнес Кореец. — Семью в дела не вязать. Мы же не итальянцы.

— Правильно…

— Мой братан — честный мент. И я ему в этом не мешаю. Но и помогать не буду.

— По твоим прикидкам, где сейчас может быть Пробитый? — Ушаков сложил листки и спрятал в карман.

— У него лежка где-то за городом.

— Землянка в три наката, — усмехнулся Ушаков.

— Что-то вроде…

— Надо его выманить оттуда.

— Кто бы спорил…

— Ты что дальше собираешься делать? — посмотрел оценивающе на Корейца Ушаков, отмечая, что выглядит пахан неважно, приложило его сильно.

— Подожду, пока Шамиль скончается.

— А он что, болен?

— Болен. Отмороженностью. Болезнь эта смертельная. А у него последняя стадия… Недолго ждать осталось.. А потом поглядим.

— Мой совет, Кореец. Бросай ты все это, пока не поздно. И уматывай за бугор.

— Поглядим. Поглядим. — Корейца качнуло, он почувствовал сильное головокружение — последствие контузии. Едва удержался на ногах. — Ладно, пожалуй, пойду.. Здоровье уже не то.

— Давай, Кореец, — кивнул Ушаков, повернулся и быстро зашагал по аллее.

То, что Макс голубой, было видно невооруженным глазом. Он сладко причмокивал, когда волосы клиентки ложились как задумано, покачивал головой, томно шутил. У Лены по некоторым оговоркам создавалось впечатление, что женщин Макс в целом ненавидит, но исключение делает для их волос.

— Так, тут подправим… Тут приберем, — щелкал он ножницами, улыбаясь блаженно. Лене казалось, что сейчас он впадет в экстаз. — Еще чуть-чуть…

Колдовал он воодушевленно, его пальцы, тонкие, музыкальные, летали быстро и точно. Он играл ножницами и расческой, как скрипач-виртуоз играет на своей скрипке.

Лена с каким-то мазохистским удовлетворением смотрела в огромное зеркало напротив парикмахерского кресла, как ее шелковистые, красивые локоны осыпаются к подножию парикмахерского кресла.

— Нравится? — улыбаясь, спрашивал Максим.

— Пока не очень.

— Правильно. Потому что пока у тебя, голубушка, на голове сплошное уродство… Но сейчас оно превратится в свою противоположность — красоту… Ты не просто меняешь прическу. Ты меняешь себя. Ощущение своей личности в мире…

И в самом деле, она видела, как голубой бесенок делает из нее другого человека. Во всяком случае, внешне. Может, это желание измениться самой, если нельзя изменить ничего вокруг, и толкнуло ее в это чародейское кресло.

— Отлично… Прекрасно… — Пальцы Макса летали все быстрее, над ухом вжикали ножницы, предварительно простерилизованные в автоклаве — богатые клиенты слишком болезненно относились к опасности, что их остригут ножницами, которыми перед этим стригли еще кого-то.

Вика ждала ее, развалившись в глубоком кожаном кресле рядом с аквариумом, внутри которого плавали белая, как привидение, лягушка и две плоские разноцветные рыбы. Она со скукой перелистывала журнал «Метрополитен». В других креслах сидели две девчонки лет двадцати, высокие, длинноногие, с длинными волосами, тонкие в талии, наманикюренные, все какие-то новенькие, как с фабрики — только распаковали. Они чем-то походили на кукол с электронной начинкой. Правда, в глазах были и живые чувства — по большей части самомнение и сжигающее изнутри желание утереть нос окружающим своим видом и своими шмотками.

При появлении подруги Вика подняла глаза.

— О-хо! — Она хлопнула в ладоши. Мысли ее двигались в протоптанном направлении. — Другой человек!

— Хуже? — усмехнулась Лена невесело.

— Лучше, подруга. Гораздо лучше… Теперь нам бы с тобой кожаный прикид с металлическими заклепками…

— И по мотоциклу.

— Во-во… Не, две старые калоши — уже поздно для мотоцикла. Мне «Фольксвагена» хватает.

«Новорусские» куклы бросали на них недобрые, настороженно-оценивающие взоры.

Лена оглядела себя немного с грустью в зеркале, занимавшем всю стену. Макс был истинным мастером. Вроде короткие стрижки все одинаковы, но делал он их так, что каждый вихор был на своем месте, каждая прядь находилась там, где положено. Отлично… Ей было немножко жалко своих шелковистых волос. Проснувшись вчера утром, она твердо решила расстаться с ними. Это было какое-то жертвоприношение. Она отдала их в надежде обрести душевный покой… Глупости, так душевный покой не обретают. Хотя, надо отметить, ей стало немножко легче.

Подруги вышли из парикмахерской.

— Ох, замучилась тебя ждать. Те две дуры рядом — жены каких-то торгашей. Они достали своим зудежем.

— О чем зудили?

— Друг перед другом выделывались — кто упакованнее. И на меня с ненавистью смотрели.

— Почему?

— Потому что они нам завидуют.

— С чего?

— С того, что наши мужья на ступеньку выше в бизнесе, если не на две. У них у всех, молоденьких, красивеньких, знаешь, какой главный бзик? — Вика взяла подругу под локоть, когда налетел порыв ветра и ударил в лицо.

— Какой?

— Им кажется, что они продешевили. Что могли бы продать себя куда дороже.

— Думаешь?

— А чего, подруга? Их же раскупают, как дефицитный товар в магазине сразу по выходе-с конвейера, заверенных печатью ОТК, — с конкурсов «Мисс Полесски», с подиумов… Мы уже устарели; Ленок. Мы из другой эпохи. А они ныне все такие…

— Устарели… — Глаза Лены наполнились болью.

— Э, что-то ты опять в депруху валишься… Пошли в кафешку к Гиви, — кивнула она.

Через дорогу была неплохая кафешка «Сулико». Хозяином ее был Гиви из Телави. Так уж повелось, что добрую половину подобных заведений в Полесске держат выходцы с юга.

— Зажуем по сациви, запьем красным вином. — Вика потерла ладонями плечо — она его растянула, помогая вытаскивать лет пять назад какого-то больного с девятого этажа без лифта, и до сих пор оно иногда ныло.

— Пошли, — вздохнула Лена.

— Выше нос…

Гиви, заметив их, появился в помещении лично.

— Так, шашлычок, сациви, — усевшись за столик, без меню шпарила Вика, бывавшая иногда здесь. — И «Киндзмараули». Но не ту отраву, что ты обычно посетителям скармливаешь.

— Вика, огорчаешь, — искренне обиделся он, как обижаются только честные лгуны.

— Давай из глиняной бутылки и то, что из Грузии приходит. Понятно?

— Организуем.

— Смотри, Гиви.

— Тебя не обманешь, — улыбаясь, погрозил он пальцем и скрылся.

— Жулик, — вздохнула Вика. — Но мужчина… Хорош дикой статью. Волосатый. Руки длинные. То, что надо. Этот, придя ночью домой, не будет тебе полоскать мозги, что у него был тяжелый день.

— Да уж.

— Этот если и оттопчет своих официанток, у него и на жену останется сил. Правильно?

— Вик, да ну его к черту…

— Вся беда твоя, подруга, что ты слишком углубляешься в себя и не смотришь с интересом по сторонам. А все интересное именно по сторонам. Копаются в себе законченные меланхолики, судьба которых — горстями жрать успокоительное. Ты мне как врачу, Ленок, поверь.