Илья Рясной - Белый легион: Террор не пройдет!

Из подобных качеств Леша Гурвич обладал, пожалуй, только молодостью, да и то уже не первой. Было ему двадцать семь лет. Крупный, с уже нагулянным жирком и румяным круглым лицом, любитель пива, женщин и горных лыж, он тем не менее был человеком-компьютером. Во всемирной паутине ощущал себя как рыба в воде, или, скорее, акула в океане. Мог без проблем хакнуть защищенный сайт. Языки программирования знал лучше, чем русский. И вполне мог бы сделать карьеру и стать высокооплачиваемым программистом. Сделал бы и стал бы, если бы его интересовали деньги. Точнее, деньги его интересовали, но не настолько, чтобы жертвовать ради них душевным спокойствием и ощущением значимости своего места во Вселенной. А эту значимость он ощущал, когда вторгался в неизвестные, нехоженые края, где не ступала еще нога ученого. Поэтому, работая с Белидзе над проектом, названном с претензией — «Титан», он был счастлив. Потому что то, чем они занимались, было смело. Это было круто. И до этого не допер никто в мире.

Да, там был полет! Там открывались такие горизонты!.. Но в последнее время Гурвичу иногда становилось жутковато. Слишком далеко они зашли. Химические процессы, которым они дали жизнь, все больше напоминали алхимию. Они вторглись в совершенно неизведанные земли, где легко оступиться и провалиться в топь. И еще там могли поджидать хищники…

Впрочем, голову ломать над вечными проблемами не было никакого желания. Гурвич устал. Ему как воздух нужна была капитальная расслабуха. Он давно мечтал о горячей баньке, холодном пиве и теплом женском теле. Все это нашлось у его институтского приятеля Ромы, имевшего уютный домишко в Замяткове, что в двухстах километрах от столицы.

Дом располагался на окраине поселка городского типа. Деревянное строение под грузом прожитых лет немного покосилось, дряхлую мебель изъел жадный червь. Зато банька была отличная.

— Шею сильнее массируй, солнце мое, — проурчал, жмурясь от удовольствия, Гурвич, разлегшись на лавке в предбаннике.

Тонкие женские пальцы, оказавшиеся на удивление сильными, массировали мышцы и вызывали истому.

Девки были местные, молодые, развратные и, по московским меркам, удивительно дешевые. За тысячу рублей, пиво, водку и закуску они уже второй день скрашивали одиночество двоих институтских друзей, утомленных московской суетой. При этом девки считали, что им подвалило просто немыслимое счастье, потому что деньги в Замяткове уже несколько лет являлись редкостью и роскошью. Фабрика и два совхоза дышали на ладан, и заняться в этих местах было нечем.

— Я устала, — капризно произнесла Натаха, встряхивая руками. — Замандавалась вся.

В выражениях она не стеснялась, и Гурвич имел счастливую возможность слегонца пополнить свой запас нецензурных и ругательных слов.

— Ничего, — сказал он. — Еще чуток поработай. Потом пивком поправимся.

Это обещание воодушевило девушку, и она начала мять спину клиента с новой энергией.

— Развлекаетесь, — констатировал худосочный, с глазами профессионального мошенника, вечно улыбающийся Рома, зайдя в предбанник.

— Балдеем, — кивнул Гурвич.

— Мы уже потрахались, — незатейливо проинформировала Наташка. — А где Нинка?

— За пивом услал. А у меня чего-то машина барахлит.

— Какая? — хмыкнул Гурвич.

— Та, что на колесах. А ты что подумал? С этим все ништяк.

— Это радует, Рома…

— Полезу под железяку, — вздохнул хозяин фазенды.

— И охота? — удивился Гурвич.

— Завтра не заведется, — Ромка вышел. Дверь со скрипом закрылась. И Гурвич снова расслабился под сильными пальчиками массажистки…

Так бы лежал и лежал… Хорошо… Но хорошо не бывает долго.

Затренькал мобильник. Точнее, вдарил бойко и громко саунд-трек из нашумевшего блокбастера «Звездная дорога». Брать трубку страшно не хотелось. Но абонент был настойчив, если не сказать настырен. Телефон звонил и звонил. Гурвич переборол желание заткнуть его, бросив с размаху на пол, чтобы только осколки в стороны брызнули. Нехотя протянул руку.

— Кто там? — растягивая слова, произнес он.

— Это Санин.

— Здорово, — Гурвич закряхтел, как старый дед, и приподнялся на лавке, по ходу легонько шлепнув Наташку по округлому заду. — Палыч, если бы ты только знал, от чего меня отрываешь…

— Плохи дела, Алешенька.

Санин всех знакомых и своих студентов называл уменьшительными именами, отчего у многих закрадывались подозрения по поводу правильности его сексуальной ориентации.

— Что случилось? — встревожился Гурвич, вдруг поняв, что голос у третьего члена их научной группы доктора математических наук Санина потерянный.

— Белидзе…

— Что Белидзе?

— Он умер.

— В смысле?

— Он умер. Погиб. Покончил жизнь самоубийством. Наглотался снотворных таблеток. Достаточно?

— Так, Палыч. Успокойся и не кипятись… Ерунда какая-то. Как Белидзе мог покончить жизнь самоубийством? Сейчас, когда все на мази?

— У него спроси! — По голосу Санина ощущалось, что в его душе трепетала, как птица в клетке, пытавшаяся вырваться на простор, истерика.

— Так… Успокойся… Успокойся, — как заклинание повторял Гурвич. В предбаннике было жарко. Но в груди возник сквознячок. Холодный такой сквознячок, от которого замерзает сердце. — Я сейчас собираюсь и еду… И мы что-нибудь придумаем.

— Что мы можем придумать?

— Так. Успокойся, — то ли себе, то ли собеседнику сказал Гурвич. Дал отбой. И присел на лавке, замерев и тупо уставившись в дощатую стену, на которой был зачем-то накрепко прибит барометр.

Девушка настороженно погладила его по плечу.

— Ну, котик, чего случилось? Он не ответил.

— Чего киснешь, красавец?… Ох, какой хмурый. Сейчас мы тебя успокоим, — она потерлась голой грудью о его плечо, ее руки поползли вниз.

— Отстань! — заорал Гурвич, резко оттолкнув ее.

— Ты чего, совсем? — обиделась Наташка.

— Извини… У меня… У меня друг умер.

— Как умер?

— Отравился… Или отравили…

— Отравили?! — изумленно уставилась на него девушка.

— Да… Но это начало. Всех нас перебьют… Я как чувствовал…

Он начал одеваться.

— Надо ехать… Надо…

Девушка смотрела на него, как на психа…

— Извини, крошка, — застегнув рубашку, кинул он ей. — Пока.

Он вышел из бани, согнувшись от удара мокрого снега. С утра зарядил этот снег, будь он неладен. И тучи — низкие, давящие. Куда подевалось вчерашнее солнце?

— Во, психический, — покачала головой деваха, глядя на захлопнувшуюся дверь.

— Люблю огонь, — сидящий на корточках молодой плечистый чеченец с наивным дурашливым лицом ткнул кочергой в уютно потрескивающие в камине поленья. — В горах огонь — тепло, хорошо… И редко.

— Почему редко? — спросил Глеб, комфортабельно устроившийся в плетеном кресле с мягкими подушками.