Джек Хиггинс - Дань смельчаку

В соседней комнате какого-то корейца забивали до смерти: все попытки сломить его сопротивление окончились провалом. Он был упрям, как и большинство его сородичей, к тому же к китайцам относился с презрением и ненавистью — те отвечали ему взаимностью. Тот факт, что отряды Корейской Республики в то время имели во Вьетнаме высший коэффициент по убийствам, сейчас ничего не значил.

Снаружи послышались шаги, дверь отворилась, и на пороге появился молодой китайский офицер. Он щелкнул пальцами, и я, как послушный пес, вскочил на ноги и подошел к нему. Два охранника уволокли тело корейца за ноги; его голова была обернута одеялом. Чтобы пол не пачкать. Кровью. Офицер, игнорируя меня, закурил и пошел по коридору — я плелся сзади.

Пройдя мимо комнаты допросов — слава тебе, Господи, — мы остановились у кабинета начальника лагеря. Офицер постучался, втолкнул меня внутрь и закрыл дверь.

За столом, что-то торопливо записывая, сидел полковник Чен-Куен. Затем, после продолжительного молчания, он поднялся. Подойдя к окну, выглянул наружу.

— Припозднились в этом году дожди.

Я не смог ничего ответить на этот перл мудрости, да, видимо, этого и не требовалось. Полковник, не поворачиваясь, сразу же приступил к делу:

— Эллис, боюсь, должен буду тебя огорчить. Я только что получил необходимые инструкции от Генерального Комитета в Ханое. Вы с генералом Сен-Клером будете казнены сегодня утром.

Развернувшись, со скорбным лицом, он продолжал говорить, но мне казалось, что от динамика отсоединили провода и рот полковника разевается совершенно беззвучно, — что он хотел сказать, я так и не понял.

Затем он ушел. Больше я его никогда не видел. Вскоре дверь распахнулась в очередной раз, я было подумал, что за мной пришла охрана, но оказалось, что я ошибся. На пороге стояла Мадам Ню.

Она носила форму, напоминающую что угодно, только не униформу солдата Народной Армии, — ее шил мастер своего дела. Кожаные высокие ботинки, гимнастерка с глубоким вырезом, подчеркивающим упругость и отличные данные выглядывающих полных грудей. Темные глаза сверкали от слез, на белом лице — выражение скорби.

Она сказала:

— Мне очень жаль, Эллис.

И смех и грех, но я почти ей поверил. Почти, да не совсем. Я подошел поближе, чтобы не промахнуться, харкнул ей в белую морду, открыл дверь и вышел.

Молодой офицер исчез, зато на месте оказались двое ждущих меня охранников. Мальчики, подумал я, куда же вы лезете — приземистые пейзане, выхваченные прямо с рисовых полей, слишком судорожно для профессионалов вцепившиеся в свои «Калашниковы»? Один из них двинулся вперед, открыл дверь и показал автоматом: давай.

Территория лагеря оказалась совершенно пустой, я не увидел ни одного заключенного. Ворота были широко распахнуты, сторожевые вышки плавали в утреннем тумане. Мир замер в ожидании. И тут я услышал звук марширующих ног: Сен-Клер вышел из-за угла — рядом с ним шагали офицер и пара солдат.

Несмотря на рваные кроссовки, траченый масккостюм, он выглядел, как всегда, на «пять» — настоящий солдат. Он шагал с той четкостью и экономичностью движений, которая присуща лишь старым служакам. Каждый шаг делался со значением. Казалось, что китайцы его сопровождают. Будто он их вел, а не они его.

Китайцы не слишком жаловали негров, а тех, что с примесью индейской крови, и подавно. Но Сен-Клер был человеком уникальным, таких я ни до, ни после не встречал.

Он остановился, испытующе взглянул на меня, а затем улыбнулся знаменитой сен-клеровской улыбкой, которая как бы говорила вам, что, кроме вас, на всем проклятущем свете больше никого не существует. Я подошел к нему, и вместе мы отправились дальше. Генерал ускорил шаги, и мне пришлось догонять, подпрыгивая и стараясь попасть в ногу. Охрана едва не бежала сзади, а мы... мы снова были на плацу в Бенине — шли, четко печатая шаг и не смотря по сторонам.

Дождь, так долгожданный полковником Чен-Куеном, начался в тот момент, когда мы проходили в ворота. Скорее это можно было бы назвать водопадом — такие ливни начинаются лишь с сезоном дождей. На Сен-Клера он не произвел ни малейшего впечатления, и пришлось одному из охранников забежать вперед и показывать смелому генералу дорогу в ад.

В любой другой день это было бы забавно, но сегодня... Продираясь сквозь потоки воды, мы нырнули в лес и пошли по тропе, ведшей к реке, протекавшей в миле от лагеря.

Через пару сотен ярдов мы добрались до прогалины, полого уходящей вниз от дорожки. По поляне были раскиданы кучи земли, но, приглядевшись, мы начинали понимать, что это могилы — как на маленьком кладбище, только без надгробий.

Офицер ровным, хрипловатым голосом приказал остановиться. Мы выполнили требование и стали осматриваться. Похоже, что места на кладбище практически не осталось, но это не смутило китайца. Он выбрал небольшой участок на дальнем конце прогалины, отыскал две проржавевшие лопаты, вид которых свидетельствовал о том, что им пришлось вдосталь потрудиться, швырнул нам и отошел вместе с двумя охранниками под деревья, оставив одного наблюдать за нашей работой.

Земля в этом месте была суглинистая, копалась легко. Дождь тоже помогал. Почва отделялась целыми пластами, и, прежде чем я понял, что делаю, я оказался по колено в собственной могиле. Да и Сен-Клер не отличался особой сообразительностью. Он копал так, будто в конце работы его ждал приз, и успевал трижды вышвырнуть полные лопаты суглинка, тогда как я лишь одну.

Дождь внезапно замолотил с бешеной силой, смывая последние надежды на помощь. Я должен был умереть. Мысль поднималась в горле мутной волной желчи, и вот тогда это произошло. Стенка моей могилы из-за сильного дождя поползла вниз, и наружу выглянула полусгнившая рука со скрюченными пальцами.

Я слепо отвернулся, хватая ртом воздух, потерял равновесие и рухнул плашмя, лицом вниз. В тот же самый момент другая стенка могилы обвалилась прямо на меня.

Я стал как безумный карабкаться наружу и тут увидел, как Сен-Клер засмеялся — низким, мощным звуком, шедшим словно от корней его существа. Это было настолько бессмысленно, что я не стал обращать на него внимание: у меня и без того было о чем подумать. Вонь разлагающегося тела вонзилась в ноздри, в глаза. Я открыл рот, пытаясь закричать, и земля забила его, выдавливая из меня остатки жизни, а за ней наползала удушающая волна тьмы, скрывшая свет...

Сон всегда заканчивался одинаково: я выпрямившись сидел на постели, воя, как ребенок, заблудившийся в темноте, но что раздражало больше всего, так это смех Сен-Клера, отдававшийся в ушах эхом.