Анна и Сергей Литвиновы - Дата собственной смерти

Во время сей отповеди лицо Дениса менялось: от удивления к возмущению. Младший Конышев явно не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном. Однако он все-таки смирил гордыню (или решил, что полезнее будет изобразить смирение) и пробормотал:

– Извините. Вы правы. Извините.

– Так-то лучше, – крякнул Ходасевич. – Тогда продолжим. Скажите, ваш бизнес пересекался с бизнесом отца?

– С какой стати? Я строю дома, он экспортировал лес. Ничего общего.

– И вы с ним никогда не говорили о бизнесе?

– Понима-аю, – протянул Денис. – Майка вам и об этом разболтала. Вот коза неугомонная! Кто ее просил трепаться!.. Да, однажды мы с ним по телефону обсуждали деловые темы. Не хочу углубляться в детали, но мой отец – я думаю, случайно, неумышленно – залез в чужую епархию, и меня попросили предостеречь его, чтобы он не делал глупостей.

– Кто вас просил его предостеречь?

– Мои партнеры по бизнесу, скажем так.

– Конкретнее?

– Да какая разница! Наш с ним разговор ни при чем, уверяю вас!

– А почему вы думаете, что ваши партнеры по бизнесу не имеют отношения к его убийству?

– Это совершенно исключено, – Денис сделал решительный отметающий жест. – Они цивилизованные люди и криминальными методами вести дела ни в коем случае не будут. Это не в их правилах.

– Денис, – Ходасевич стремительно поменял тему и пристально посмотрел на собеседника, – что вы делали в ночь, когда была убита ваша мачеха?

– О-о, господи! – досадливо вздохнул тот. – Спал.

– По-моему, не только.

– Ну, Майка! Ну, стервь! Ну, помело!

– Значит, вы в самом деле отсутствовали в своей комнате, – спокойно заметил полковник.

– Да! – чуть не выкрикнул Денис. – Отсутствовал!

– Поточнее, пожалуйста, – сухо вопросил полковник. – Когда вы отсутствовали? Как долго? Где были?

– Ох. Глупая история… Я проснулся среди ночи. Наверное, около трех. Никак не мог уснуть. Все о работе думал. Знаете ли, у меня сейчас непростые времена… Ну, я ворочался, ворочался и понял, что не засну. Решил пойти прогуляться.

– В котором часу это было?

– В половине четвертого ночи. Может быть, в четыре. Я на часы не смотрел.

– И вы…

– Я оделся, вышел на улицу. Побродил по участку, покурил. Потом замерз, вернулся. Лег, уснул.

– Во сколько вы возвратились в свою комнату?

– Думаю, часов около пяти. Как раз чуть начало светать.

– И, пока вы гуляли, вы ничего подозрительного не заметили? Никого не встретили?

– Нет. Ничего не заметил. И никого. В доме было тихо, как в гробу. Я и подумать не мог…

– А свет у кого-нибудь в комнатах горел?

Этот простой вопрос, казалось, застиг собеседника врасплох.

– Я не приглядывался…

– Вы же говорите, что по участку гуляли? Оттуда виден дом.

– Нет-нет, – торопливо проговорил молодой человек, – свет не горел ни у кого.

– Отлично. И к комнате Тамары вы не приближались и в нее не заходили.

– Я же говорю вам: нет! Уже в сотый или тысячный раз!

– Знаете, Денис, я бы очень хотел вам верить, но экспертиза недвусмысленно свидетельствует, что в ночь убийства ваша мачеха имела половое сношение с мужчиной.

Полковник испытующе уставился на молодого человека. Он в течение всего разговора тщательно отслеживал реакции Дениса на вопросы – казалось, очень простые вопросы. Ходасевич почти всегда – сказывались десятилетия работы – мог безошибочно определить, безо всякого «детектора лжи», врет человек или говорит правду. Мимика лица, тембр голоса, взгляд, непроизвольные жесты – все эти индикаторы точно свидетельствовали, когда собеседник кривит душой. Оставалось только своевременно и правильно ставить вопросы, чтобы вывести контрагента на чистую воду.

Но в случае с Денисом все оказалось сложнее. Он был непроницаемым – какими обычно бывают работники спецслужб, прошедшие соответствующую подготовку, профессиональные мошенники, бизнесмены или игроки в покер. По его реакциям полковник никак не мог с уверенностью заключить: врет его собеседник или все-таки говорит правду.

А может, это он сам, Ходасевич, состарился и потерял чутье?

Вот и на последний вопрос-реплику об интимной жизни Тамары в ее последнюю ночь реакция Дениса оказалась неожиданной. Молодой бизнесмен усмехнулся, хлопнул в ладоши, откинулся в кресле и захохотал.

– Ну, Инков! – пробормотал он сквозь приступ искреннего смеха. – Во дает! Вот шустрый тихоня!

Вся ее жизнь шла наперекосяк. Это было первое, о чем она думала, просыпаясь: моя жизнь не удалась. Мне тяжело. Мне плохо. Я не хочу жить.

Рита пыталась отделаться от этих мыслей, изгнать их повторением молитвы, но собственный голос, шепчущий привычное «Отче наш», казался ей самой неискренним, и сквозь слова, обращенные к богу, проступала отчетливо мысль: как я несчастна!

Ее не радовало ничего: ни собственный особняк в предместье Лондона, ни обеспеченная жизнь, ни свобода. Ее не радовали полки супермаркетов, уютные палисадники, чистый воздух. Ее не радовали даже собственные дети. Она пыталась умилиться их щебетанью и шалостям – а думала только о том, сколько сил она уже положила на них и сколько еще придется отдать, и все – без малейшего намека на вознаграждение или хотя бы благодарность. Она была глубоко несчастна.

И она знала, твердо знала, когда это началось. С какого момента ее жизнь ухнула в пропасть: в тот день, когда ее обожаемый отец ушел из семьи. Когда он связался с этой тварью Тамаркой. Именно тогда заболела, да так и не смогла оправиться мама, а сама Рита бросила театральное училище, приняла предложение ничтожества Пита и уехала в Англию. Но отъезд из страны не принес ей ни облегчения, ни забвения. Наоборот, ей стало только хуже.

И каждый день, много дней подряд – год за годом! – она просыпалась и думала, как она несчастна. И постепенно начинала понимать, кто в этом виноват. Доходила до этой мысли. Прозревала.

Виноват во всем был отец.

Это он разрушил семью. Он убил маму. Он искалечил Ритину жизнь.

Он – и еще эта сволочь, Тамарка.

Много дней Рита думала об этом, и вина отца выглядела несомненной. Больше того: с каждым новым утром – тоскливым и щемящим – его вина становилась все более отчетливой и выразительной. И в одну прекрасную минуту Рита поняла, что ей следует делать. И в тот самый миг ей стало легче. Ей сразу стало легче!

И вскоре, совершенно не раздумывая о деталях, она знала, что стоит ей только остановиться и начать рефлексировать, как она начнет сомневаться и бросит все. Рита пошла на первое преступление: сняла со своего крошечного счета в банке все наличные, оставила записку Питу, что уезжает, и первым же рейсом отправилась в Москву.

Пит потом простил ее – а что ему еще оставалось делать?