Эрл Гарднер - Дело лошади танцовщицы с веерами

— О'кей, давайте послушаем.

— Гостиничный сыщик столкнулся со мной около половины второго. Я допустил ошибку. Он крался по коридору и…

— Это не имеет значения, — перебил Мейсон. — Что было дальше?

— Произошла мелкая неурядица. Я показал ему свои документы, сказал, что я здесь делаю. Он был настроен весьма агрессивно. Я всучил ему десятку, и она сделала свое дело. Он обещал, что не будет заявлять обо мне в полицию, но потребовал, чтобы я убирался. Пришлось дать ему еще десятку, чтобы все урегулировать и я мог остаться. Я сообщил ему, что у меня есть сведения, что номер сейчас освободится, и я только дождусь этого и вселюсь туда. Сказал, что мне надо наблюдать за коридором.

— Зачем вы ему говорили, что были при исполнении? — спросил Мейсон.

— Я сказал ему, что точно не уверен, — ответил Фолкнер, — но предполагаю, что мой шеф расследует дело о воре, который промышляет в отеле. Это привело сыщика в хорошее расположение духа. Я сунул ему вторую десятку и пообещал, что он получит еще, если выследит вора, и что мой шеф назначил награду за ворованное имущество, которое мы найдем там, где проживает грабитель. Сыщика это устроило, и мы договорились, что он будет прохаживаться около стола регистрации, а затем, когда пятьсот десятый номер освободится, поднимется туда и понаблюдает за коридором. Я тогда смогу спуститься вниз и оформить номер на себя. Именно так все и сработало. Пятьсот десятый освободился примерно в три ноль две. Гостиничный детектив поднялся сюда примерно в три ноль четыре, а я спустился в холл и был там как раз в то время, когда человек из пятьсот десятого номера входил туда, за ним шел лифтер с его чемоданом. Я притворился, что целую ночь жду в холле, чтобы получить номер, и что мне обещали первый же, который освободится. Портье не хотел мне давать номер под тем предлогом, что в это время номера не убирают. Последняя горничная закончила работу в два часа ночи, а ночью они дежурят только в случае крайней необходимости. В конце концов я убедил его, что для меня это не имеет значения. Тогда он дал мне этот номер с условием, что я сам сменю белье, полотенца и сам застелю кровать.

— Вы это сделали? — спросил Мейсон.

Фолкнер ухмыльнулся и указал на смятую постель.

— Я же не собирался спать, я только прилег. Поэтому я сменил только наволочки, вот и все.

— Я так понял, что теперь вы со здешним сыщиком настоящие приятели? Как его зовут?

— Сэм Микер.

— Это важно, — заметил Мейсон. — Вы знаете, в котором часу он заступает на дежурство?

— Знаю. Вечером в восемь и до восьми утра.

— А днем кто-то еще работает с ним?

— Не знаю. Я не спрашивал. Обычно в таких отелях детективы работают только в ночное время.

— Хорошо, — сказал Мейсон, — сейчас его нет. Это нам на руку. Теперь давайте выясним, что происходило в номере пятьсот одиннадцать.

— Вскоре после того, как я устроился в чулане, парень, который был в пятьсот десятом, выскочил как стрела из пятьсот одиннадцатого. Он промчался по коридору, рванул эту дверь и вбежал внутрь.

— А вы точно помните, из какого номера он выскочил?

— Я думаю, что из пятьсот одиннадцатого.

— Значит, вы не уверены?

— Не совсем. Все произошло так быстро.

— Хорошо, значит, вы не уверены, что он выскочил из этого номера.

— Я так думаю, что из пятьсот одиннадцатого.

— Дело ваше, — сказал Мейсон, — рисковать больше или меньше. На какой стороне коридора ваш чулан?

— На противоположной от номера пятьсот одиннадцать.

— На той же, где пятьсот десятый?

— Да.

— Тогда, если смотреть по коридору, когда тот парень возвращался в свой номер — как вы говорите, пятьсот десятый, — вы не могли этого хорошо видеть. Иными словами, вы могли видеть только сам ряд дверей на той стороне коридора, где был ваш чулан. Как же вы можете сказать наверняка, в какую дверь вошел этот человек?

— Он вошел в пятьсот десятый, — твердил Фолкнер. — Сначала мне лишь казалось, что он вошел в дверь пятьсот десятого номера, но затем, когда он ее открыл, луч света упал на дверь пятьсот одиннадцатого номера. Значит, эта дверь находилась напротив. Потом уже, когда я спустился в холл, а человек из пятьсот десятого выезжал, я присмотрелся, как он был одет. На нем была абсолютно та же одежда, что и на человеке, который вышел из пятьсот одиннадцатого номера, — классический костюм в клетку.

— Так, а что было дальше?

— Примерно в два двадцать две с половиной, — сказал Фолкнер, — лифт остановился. Я заметил, что было два двадцать три, но если вы хотите знать все совсем точно, то лифт остановился, возможно, еще на несколько секунд раньше. И вы бы видели, какая деваха вышла оттуда.

— Дайте мне детали.

— Девица — высший класс. На ней была такая короткая, прекрасно сшитая, плотно облегающая юбка, которая лишь слегка прикрывала колени, и, черт возьми, какие у нее были ноги и все остальное и как она шла! Прямо казалось, что плывет по коридору.

— Молодая?

— Самый смак, — ответил Фолкнер, — года двадцать Два или, может, двадцать три.

— Блондинка или брюнетка?

— Волосы каштановые.

— У нее что-нибудь было в руках?

— Футляр от скрипки.

— Продолжайте, — сказал Мейсон.

— Она направилась к пятьсот одиннадцатому номеру. Постучалась, подождала, потом явно услышала, что кто-то предложил ей войти. Открыла дверь и вошла.

— Вы не знаете наверняка, что кто-то предложил ей войти?

— Нет. Я не мог этого расслышать. Я предположил, что ее кто-то попросил войти, просто по тому, как она открыла дверь.

— Лучше ничего не предполагать, — предупредил Мейсон. — Судя по всему, мы имеем дело об убийстве. Вы можете понадобиться в любой момент. Что случилось потом?

— Она вышла примерно через десять минут. Я засек время — это было в два тридцать две.

— У нее в руках по-прежнему был футляр от скрипки?

— Да, с футляром.

— А дальше? — спросил Мейсон.

— Затем в два сорок четыре из лифта вышел какой-то сутулый тип лет двадцати шести или двадцати семи.

Он зашагал по коридору, как будто торопился на пожар.

Открыл дверь пятьсот одиннадцатого номера, юркнул туда, затем выскочил и пошел назад по коридору. В общем, вел себя так, как будто хотел побежать, но не осмеливался.

— Как долго он был в этом номере?

— Десять секунд.

— Опишите его.

— Опущенные плечи, худой, рост примерно пять футов семь или восемь дюймов, вес примерно сто тридцать фунтов. На нем было коричневое пальто, застегнутое на все пуговицы.

— Пальто?

— Да, из легкого габардина.

— Он был в шляпе?

— Нет. Шатен с вьющимися волосам, вид как у разорившегося шейха или голодного волка, хотя и весьма резвый. Похож на сводника или спекулянта. У него было что-то, что он должен был передать кому-то, оставить. Я думаю, он позвонил снизу и ему разрешили войти, поэтому он так шустро влетел в номер, а потом выбежал оттуда. Вы знаете, каковы эти выскочки. Но, разумеется, он мог и увидеть нечто такое, что напугало его до смерти, — что-нибудь на полу.