Филлис Джеймс - Неестественные причины

Он не испытал облегчения – лишь край­нюю усталость и отвращение к самому себе. Тело совершенно обессилело, но голова ра­ботала ясно, и мысли в ней бродили доволь­но горькие. Он недооценил опасность пред­приятия, позволил Брайсу втянуть себя в идиотскую, рискованную историю, вел себя глупо и импульсивно. Что за нелепая бойс­каутская затея – вдвоем спасать от потопа несчастную девицу. В результате девица все-таки утонула. И нечего было вообще лезть на крышу – отсиделись бы на втором этаже, , вода бы и сама сошла. Шторм явно начинал стихать. К утру их бы вызволили спасатели. Ну, намерзлись бы, зато все трое были бы живы и целы.

И тут, словно в ответ на эти мысли, внизу раздался треск, перешедший в оглушитель­ный грохот. Люди наверху завороженно смотрели, как «Дом кожевника» с неуклюжей грациозностью оседает в воду. Рокот прока­тился вдоль всего мыса, и волны неистово вспенились над бесформенной грудой кир­пичей. Высоко взметнулся столб брызг, до­летевших до безмолвных зрителей. А потом грохот стих, и обломки «Дома кожевника» скрылись под водой.

Наверху толпилось множество людей, вокруг Далглиша сновали какие-то темные силуэты, заслоняя его от ветра. Люди разе­вали рты, что-то кричали, но Адам ничего не слышал. Он увидел развевающуюся седую гриву Р. Б. Синклера на фоне луны; потом разобрал по-детски капризный голос Лэте-ма, требовавшего немедленно привести к нему доктора. Хотелось опуститься на мяг­кую землю и тихо лежать, пока не переста­нут болеть руки, пока не пройдет ужасная ломота во всем теле. Но кто-то держал Далг­лиша, не давая лечь. Очевидно, это Реклесс, подумал Адам. Сильные руки сжимали его подмышки; пахло мокрым габардином, и что-то жесткое царапало щеку.

Постепенно окружающие перестали ка­заться марионетками, бессмысленно откры­вающими и закрывающими рты; Далглиш начал разбирать слова. Кто-то спросил, как он себя чувствует, еще кто-то (кажется, Алиса Керрисон) предложил отправиться в «На­стоятельские палаты». Третий заметил, что есть «лендровер»и что на нем, пожалуй, мож­но добраться до «Пентландса», если мисс Далглиш предпочитает отвезти племянника домой. Далглиш разглядел в отдалении си­луэт автомобиля. Наверно, это машина Бил­ла Коулса, а вон тот здоровяк в желтом дож­девике сам Билл Коулс и есть. Как он сумел сюда проехать? Белые, расплывчатые лица, похоже, добивались, чтобы Адам принял ка­кое-то решение:

– Я хочу домой, – объявил он. Стряхнул чужие руки, подошел к «лендроверу» и, по­могая себе локтями, взобрался на заднее си­денье. На полу стояли зажженные штормо­вые фонари, освещая желтоватым светом сидящих в машине людей. Далглиш заметил среди них тетушку. Она придерживала рукой припавшего к ее плечу Лэтема, который, как отметил про себя Адам, напоминал сейчас романтического героя из викторианской ме­лодрамы: длинное бледное лицо, закрытые глаза и белая повязка на лбу с проступаю­щим пятном крови. Последним в «лендро­вер» залез Реклесс и уселся рядом с Далгли-шем. Машина запрыгала по ухабам. Адам протянул вперед свои изувеченные руки как хирург медсестре, чтобы надела перчат­ки, и сказал Реклессу:

– Попробуйте залезть ко мне в карман. Там должна быть сумочка, которая наверня­ка вас заинтересует. Сам я достать ничего не сумею.

Он наклонился, чтобы инспектор, отчаян­но подскакивающий на сиденье, смог засу­нуть руку ему в карман. Реклесс извлек сумоч­ку, развязал шнур и высыпал содержимое себе на колени: пожелтевшую фотографию женщины в овальной серебряной рамке, ка­тушку магнитофонной пленки, сложенное брачное свидетельство и золотое кольцо.

Сквозь сон в глаза Далглишу бил яркий свет. Разрезая разно­цветные слои беспамятства, он всплыл на поверхность, с усилием разлепил спекшие­ся веки и увидел, что уже день. Кажется, он долго спал, солнечный луч, падающий на лицо, по-дневному грел кожу. Далглиш еще немного полежал, осторожно вытягивая ноги и почти с удовольствием ощущая, как возвращается боль в перетруженные муску­лы. Руки под одеялом были налиты тяжес­тью. Он выпростал их и с остраненным не­доумением ребенка повертел перед глазами двумя толстыми белыми грушами. По-види­мому, эти профессионально сделанные по­вязки наложила его тетка, хотя как это про­исходило, он толком не помнил. И еще мазью какой-то противной смазала – под бинтами было скользко. Обе кисти, как он осознал теперь, болели, но суставы сгиба­лись, и концы трех средних пальцев, одино­ко торчащие из повязки, выглядели нор­мально. Так что переломов как будто нет.

Далглиш изловчился, просунул руки в ру­кава халата и подошел к окну. На дворе опять погожее, тихое утро – точно такое же было тогда, когда он проснулся в первый раз по приезде. Штормовая ночь словно бы отодви­нулась в область истории и местных преда­ний, где хранилась память о бедствиях ми­нувших времен. Но нет, следы ее были нали­цо. Оконечность мыса, видная в восточное окно, представляла собой картину полного разорения, словно там протопала целая ар­мия, оставив после себя обломанные ветви деревьев и выкорчеванные кусты. И хотя ве­тер стих и искореженная растительность по­чти не колыхалась, но волнение на море да­леко еще не улеглось: огромные, обременен­ные песком валы, грузно плюхаясь, катились к горизонту, и мутная, клокочущая вода, не способная отражать синеву небес, была бу­рого цвета. Природа страдала от внутренне­го разлада, море из последних сил продол­жало сражение с самим собой, земля лежала, изнемогшая, под безучастными небесами.

Далглиш отвернулся от окна и обвел ком­нату свежим взглядом. Оказалось, что на спинке кресла под окном лежит сложенное одеяло, к подлокотнику прислонена подуш­ка. Очевидно, тетя Джейн провела ночь в кресле. Едва ли из беспокойства за племян­ника. Далглиш теперь припомнил, что они привезли с собой ночью в «Пентландс» Лэ-тема. И, значит, тетя уступила ему свою ком­нату. Сообразив это, Далглиш почувствовал раздражение, хотя неужели он настолько мелочен, что его задевает теткина забота о человеке, который ему неприятен? Но даже если и так, что тут такого? Антипатия между ними взаимная, если на то пошло. А день и без того обещает немало болезненных от­крытий, не к чему заниматься еще и само­бичеванием. Но хорошо бы сейчас обойтись без Лэтема. Слишком живы в памяти собы­тия минувшей ночи, чтобы теперь сидеть с ним вместе за завтраком и говорить о том о сем как ни в чем не бывало.

Спускаясь тихонько по лестнице, Далглиш услышал голоса. Привычно по-утреннему пахло кофе и беконом, однако гостиная ока­залась пуста. Значит, тетя с Лэтемом завтра­кают в кухне. Голос Лэтема, высокий и за­носчивый, внизу был слышен вполне отчетливо, но тихие ответы Джейн до него и здесь не долетали. Далглиш шел крадучись, на цыпочках, как будто был чужим в этом доме. Хотя встреча с Лэтемом ему так или иначе неизбежно предстоит, придется выслуши­вать его извинения, объяснения, может быть, даже, упаси Бог, изъявления благодарности. А там, оглянуться не успеешь, нагрянет весь Монксмир – с вопросами, доводами, спора­ми и возгласами. Для Далглиша в их сооб­щениях не будет открытий, а радоваться новым доказательствам собственной право­ты он разучился. Он давно уже понял – кто, и еще в понедельник сообразил – как. Но для всех, на ком лежало подозрение, это будет день оправдания и торжества – большое со­бытие. Люди испытали страх, неудобства, унижение. Безбожно было бы теперь ли­шить их праздника. Все так. Однако пока что он старался ступать как можно неслышнее, пусть праздник еще поспит.