Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Знаешь, чего скажу?

– Чего?

– На другой день, как его убили, – Егор Иванович кивает в сторону ворот, куда не так давно унесли труп, – вот тут крупнейшую кражу залепили, – он указывает на окно стоящего во дворе дома.

– Какой этаж? – невольно настораживаясь, спрашиваю я.

– Третий. А что?

– И Семанский в тот вечер спустился с третьего этажа. Когда они его во дворе ждали. Леха сказал.

– Что ж он, по-твоему, из той квартиры непременно шел?

– Кто его знает, – я пожимаю плечами и в свою очередь спрашиваю. – Кто там живет, в той квартире, знаешь?

– Само собой. Как не знать. Я уж после кражи раза два, считай, побывал там. Значит, так. Сам на фабрике работает. Начальник отдела. Солидный товарищ. Персональная машина у него. Ну, и собственная, конечно, имеется. Фамилия Купрейчик, зовут Виктор Арсентьевич. Ну, а жена – доктор, молодая еще.

Егор Иванович умолкает.

– Все? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Все, – кивает Егор Иванович. – Двое их, значит, осталось. Ну, у него, правда, еще семья. Но та не в счет. Он с этой законно.

– Ты говоришь, осталось двое. А сколько же их было?

– А недавно еще трое было. Батюшка ее еще. Его квартира-то. Знаменитый профессор, академик. Тоже по медицине. Фамилия Брюханов, не слыхал?

– Слыхал.

– От батюшки небось?

– Ну да.

После того как отец смотрел в госпитале тяжело раненного Игоря, а потом еще двух или трех наших ребят, многие уже знают, кто он у меня, и я чуточку горжусь, а больше, пожалуй, мне неловко от этой популярности.

– Ну, ясное дело, – кивает Егор Иванович. – По одной линии работали. Но Брюханов-то все же академик. После него знаешь сколько осталось. Одних картин не сосчитать.

– Давай-ка уточним, – говорю я. – Кража, значит, когда была?

– Двадцать первого, в среду. А сегодня у нас пятница.

– Так. А убийство, по словам Лехи, произошло во вторник, вечером. Неужели одна и та же группа? Чем же им этот Гвимар Иванович помешал?

– Надо работать, – опять вздыхает Егор Иванович. – Так разве скажешь, чем да почему?

– Сейчас в ту квартиру идти, наверное, бесполезно? – спрашиваю я. – Небось на работе хозяева-то. Как думаешь?

– Кто их знает…

– Давай на всякий случай зайдем, – решаю я. – Все-таки шестой час уже. Его, значит, Виктором Арсентьевичем зовут. А супругу как, не знаешь?

– Инна Борисовна. А фамилию отца оставила. Брюханова, значит.

– Знаменитая фамилия, – киваю я. – Гордиться надо.

Все время, пока мы ведем этот спокойный деловой разговор, я не могу отделаться от мысли, которая не дает мне покоя, просто жжет меня: значит, все-таки убили… Не врал Леха, не хвастал. Убил… Как рука поднялась? Какая должна быть пустая душа, какое тупое равнодушие к людям, к человеческой жизни. Откуда это берется? Человек кричит, а он не чувствует его боли. Вот за себя он, гад, боится, себе плохого не хочет, себе, небось, желает всех доступных его пониманию радостей. Ну, держись, Леха, держись. Убил ты все-таки человека. Так тебе это не пройдет, не может пройти. И тебе, Чума, тоже… Тебе особенно…

Мы заходим в темный подъезд, и старенький лифт с усилием тащит нас на третий этаж. У высокой, тяжелой двери, аккуратно обитой квадратами красивого дерматина, как спинка кожаного дивана, с медной, слегка потемневшей от времени табличкой «Профессор Б. К. Брюханов» я кручу старинный звонок, и он надсадно, с усилием верещит за дверью. Мы прислушиваемся. Я уже собираюсь снова приняться за работу, когда до нас доносятся чьи-то шаги и женский голос испуганно спрашивает:

– Кто там? Кого вам надо?

– Это я, Инна Борисовна, участковый ваш Савельев, – говорит успокаивающим тоном Егор Иванович. – Откройте, пожалуйста.

Звякает замок, дверь приоткрывается, но она на цепочке. Из-за двери выглядывает настороженное женское лицо. Узнав Егора Ивановича, женщина кивает ему и, сбросив цепочку, распахивает дверь.

– Пожалуйста, – говорит она. – Входите.

Теперь я могу ее разглядеть. Очень высокая и полная, она кажется старше своих лет. А лицо узкое и как бы породистое, что ли, заносчивое какое-то, тонкий рот почти без губ, длинный, крючковатый нос с нервными дугами ноздрей, пышные рыжеватые волосы небрежно собраны на затылке. Словом, малосимпатичная женщина, на первый взгляд во всяком случае. На ней строгий, темный костюм с белым отложным воротничком и белыми отворотами на рукавах вместо манжет.

Женщина проводит нас через переднюю в большую комнату. Старинная, громоздкая и резная мебель вокруг – диван, стулья, шкаф, круглый стол, старинная бронзовая люстра низко над ним, много картин на стенах.

– Уж извините, Инна Борисовна, – говорит Егор Иванович, когда мы усаживаемся возле стола. – Надоели мы вам, конечно. Но вот товарищ из уголовного розыска хочет вас кое о чем спросить.

– Пожалуйста, – она терпеливо и устало смотрит на меня.

– Вы знаете Гвимара Ивановича Семанского? – спрашиваю я.

– Да, конечно, – кивает Инна Борисовна. – Он бывает у нас. Он сослуживец мужа. Вернее, он приезжает в командировку на фабрику, где муж работает.

– Когда он последний раз был у вас?

– Последний раз?.. – Она задумывается. – Кажется… во вторник. Да, да. А на следующий день случилась эта ужасная кража.

– Долго он у вас был?

– Как всегда, часов до одиннадцати. Сначала пили чай. Потом они с мужем перешли в кабинет. Какие-то служебные дела обсуждали.

– Гвимар Иванович был спокоен?

– Как будто. Смеялся. Ах да, – она слабо улыбнулась. – Сообщил, что жениться собрался.

– Кто же невеста, он сказал?

– Нет. Сказал только, что дорого ему досталась, – она снова еле заметно улыбается неохотной, какой-то вялой улыбкой.

– Есть у него в Москве еще знакомые, не знаете?

– Не знаю. Наверное. Я их… Ах, нет. Однажды видела одного. Они с Гвимаром Ивановичем стояли в нашем дворе. Это с неделю назад было. Стояли и спорили. Даже, мне кажется, ссорились. Гвимар Иванович меня тогда не заметил.

Я вынимаю из кармана несколько фотографий. Перед самым отъездом из управления мне вручили фотографии Чумы и Лехи. Их дела отыскали по оставленным ими отпечаткам пальцев. Наши компьютеры работают, как и всюду, мгновенно. И вот теперь я могу показать фотографии этих двух подлецов, среди нескольких других, конечно, и спрашиваю Инну Борисовну:

– Вы не узнаете здесь человека, который говорил с Гвимаром Ивановичем?

Она внимательно рассматривает фотографии и качает головой:

– Нет. Тут все молодые люди. А тот был пожилой. Очень неприятное у него лицо.

– Когда люди ругаются, у них всегда неприятные лица, – замечаю я. – Вы можете мне это лицо описать?

– Постараюсь. Очень приблизительно, конечно. Красное лицо, седые усики, щеточкой. Потом тяжелые такие мешки под глазами. У него, наверное, больные почки. Ужасно они с Гвимаром Ивановичем ссорились. Поэтому он меня, наверное, и не заметил. А вот я заметила, что за ними наблюдает какой-то человек. Из подворотни. В кепке, кашне зеленое, худой такой.