Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Он стал вдруг разговорчив, этот молчаливый тип, и что-то уж очень быстро пришел в себя. Последнее мне совсем не нравится.

– Да, нам надо раскрыть и отрапортовать, – спокойно подтверждаю я. – А как же иначе? Дело-то серьезное. Особо серьезное, Гаврилов…

– Вот и раскрывайте себе. А я тут ни при чем.

– Вполне возможно. Но вот что точно, так это то, что вы связаны с убийцами другим, уже общим преступлением – квартирной кражей. Тут имеются…

– Да ни с кем мы не связаны, говорят тебе! – грубо перебивает меня Гаврилов. – Сто раз, что ли, повторять?

– И вот тут имеются доказательства, – не повышая голоса, спокойно продолжаю я. – Железные доказательства, Гаврилов.

– Брехня, а не доказательства.

Он все-таки нервничает, сильно нервничает, я вижу.

– Ну судите сами, – говорю я. – Первое. У вас обнаружена только часть украденных вещей. Приблизительно третья часть. У кого остальные?

Гаврилов, насупившись, молчит и опять смотрит в пол. Лишь желваки время от времени вздуваются на худых, обтянутых скулах, когда стискивает зубы, словно заставляя себя молчать.

– Это первое, – продолжаю я. – А ведь мы должны не только все найти, до последней вещи, но и всех, кто их прячет. Теперь второе. Мы знаем убийц. Один из них арестован уже. Так вот, его перчатку мы нашли в той квартире, где были и вы. Выходит, третьим на краже был с вами он. Так ведь?

Неожиданно Гаврилов поднимает голову и зло, издевательски усмехается.

– Путаешь, начальник, – говорит он с какой-то непонятной мне радостью. – Ей-богу, все путаешь. И никогда не распутаешь. Этот, которого арестовали, в квартирной краже сознался или нет?

– Не сознался пока.

– Ну вот, – удовлетворенно кивает Гаврилов. – И не сознается.

– Почему же?

Что-то все больше настораживает меня, какие-то новые интонации в голосе Гаврилова, какое-то несоответствие между его положением сейчас и возникшим вдруг новым настроением.

– Почему же он не сознается? – повторяю я свой вопрос.

– А потому, – нагло ухмыляется Гаврилов. – Больно работаете плохо.

– Не так уж и плохо, – я почти равнодушно пожимаю плечами. – Вот вас же поймали. Причем с поличным. Так что вы зря радуетесь. И с убийством тем разберемся. И чем скорее, тем вам же, мне кажется, будет лучше. А сейчас, Гаврилов, я хочу вас спросить: сколько же было участников кражи, всего, вместе с вами, а? Только лучше считайте, не ошибитесь.

– Сами считайте, – насмешливо отвечает Гаврилов. – До пяти. В первом классе проходят.

– Дочка-то как раз первый класс и кончает? – спрашиваю я. – А папа, мастер на все руки, решил пока что чужими квартирами заняться, так, что ли? И все доходы на тестя-графа записать?

Гаврилов снова хмурится и молча отводит глаза.

– Не пройдет это, Иван Степанович, – говорю я. – Больше не пройдет. Мы еще кое-какие квартирные кражи к вам примерим. Уж больно вы крупными специалистами оказались. По замкам, в частности. Нет тут для вас секретов, говорят. И потом, связи у вас какие-то оказались. Вон, из другого города сообщники приезжают.

– Ладно тебе, начальник, лепить-то от фонаря, – хмурится Гаврилов и, подняв голову, тускло смотрит на меня.

– Почему же – лепить? – возражаю я. – И Колька, и Леха, и сам Лев Игнатьевич – люди приезжие, сами знаете.

– Ничего я не знаю.

– Ничего или никого?

– И ничего, и никого.

– Ну, ну, Гаврилов. Перчатка Колькина вас намертво с ним связывает. И с ним, и с… убийством тоже.

Гаврилов по-прежнему смотрит на меня тускло и задумчиво. Я сразу подмечаю эту его внезапную задумчивость и истолковываю ее в том смысле, что Гаврилов колеблется, признаться ему хоть в чем-то или нет. До конца он сейчас признаваться не будет, это ясно.

– Примеривай не примеривай, ничего не подойдет, – говорит он наконец. – Первая она у нас. Олежка, черт, попутал.

Видно, мысли его все время кружатся вокруг квартирной кражи, и никакая перчатка его сейчас не волнует, и, выходит, убийство тоже. Странно.

– Олежка – что, – я пренебрежительно машу рукой. – Пьяненькому веры-то мало. Вот Лев Игнатьевич – это другое дело. Если уж он указал на ту квартиру…

– Не знаю я такого, говорят тебе, – нетерпеливо перебивает меня Гаврилов.

– И Кольку не знаете?

– И Кольку.

– А ведь перчатка его…

– Далась тебе эта перчатка! – неожиданно ухмыляется Гаврилов.

– А как же? Вроде визитной карточки она.

– Ну вот что, – вздыхает наконец Гаврилов и, видимо на что-то решившись, заключает: – Не вышел номер, значит.

Я молча жду, что он скажет дальше, я боюсь неловким словом что-нибудь испортить, чему-то помешать.

А Гаврилов на секунду снова умолкает, словно усомнившись вдруг в чем-то, затем, уже решительнее, говорит, будто споря с самим собой или себя уговаривая:

– Да нет, не вышел номер, чего уж там. Куда-то даже не туда все поехало. Короче, – он поднимает голову и смотрит на меня, – перчатку ту я во дворе подобрал и с собой в квартиру эту самую прихватил. Там и бросил. Вот так все и было, одним словом.

– Ну да? – недоверчиво спрашиваю я. – Там, значит, и бросил?

– Там и бросил.

– Зачем?

– А чтобы голову-то вам задурить. Думал, убийством займутся, ну, и кражу заодно им же и пришьют. А тут, я вижу, все наоборот получается. Нам убийство хотите навесить. А мы тут ни сном ни духом. Вот так.

Я некоторое время молчу, стараясь собраться с мыслями и прийти в себя от этого неожиданного признания. Неужели это правда? Если так, то все становится на свои места. Чума и Леха не участвовали в краже, не участвовали! Один в то утро был у своей Музы, а второй – у Полины Тихоновны. И перчатку подбросили. Вот это номер! А значит, и Лев Игнатьевич… И Семанский… Но все это потом, потом. Я заставляю себя вернуться к сидящему передо мной Гаврилову. А не хитрит ли он случайно? Не пытается ли сбить? Нет, нет, рано удивляться и радоваться. Тут надо разобраться спокойно.

– Выходит, двое вас было в квартире? – спрашиваю я.

– Выходит, что так.

– И перчатку ту вы, значит, нашли во дворе. Когда именно?

– Я ее не нашел, я ее подобрал, как они убежали, – снисходительно поясняет Гаврилов.

– Выходит, вы видели все, что случилось там?

– Все как есть. Я этих голубчиков давно заприметил. Думал даже, – Гаврилов сдержанно усмехнулся, – не конкуренты ли появились.

– Они тоже вокруг той квартиры кружили?

– Ну да.

– А зачем – как теперь полагаете?

– Кто их знает. Правда, один разговорчик ихний я все-таки зацепил, – задумчиво сообщает Гаврилов. – Но ни хрена тогда не понял.

– Чей разговорчик?

– Ну, этих, пожилых, значит. Одного потом кокнули. У меня на глазах, ей-богу. Я прямо чуть не рехнулся.

– А что за разговорчик был?

– Ну, один, который, значит, живой остался, говорит: «Советую убраться и никогда больше ему на глаза не показываться». А тот говорит: «Это мой друг, и тебе он ничего не сделает». А тот ему: «Сделает, не бойся». Вот такой разговорчик был.