Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Можно предположить, что к Музе этот самый Лев Игнатьевич и заходил. Возможно, хотел узнать, где Чума, куда пропал.

– Вполне возможно, – соглашается Кузьмич. – Таким образом, путей у нас к нему три: через Купрейчика, через Совко и через Музу. Кто-нибудь из них да должен знать, как до этого Льва Игнатьевича добраться. Очень он нам нужен.

– Но ни Купрейчик, ни Совко так просто адрес его не назовут, – с сомнением говорит Петя. – Их заставить надо.

– Само собой, – снова соглашается Кузьмич. – Тут, милые мои, что-то придумать придется.

– Только учтите, – замечает Виктор Анатольевич, – у нас против этого Льва Игнатьевича нет ни одной улики. Обратили внимание? Ни одной. Выходит, арестовывать его сейчас нельзя. А потому и тревожить не рекомендуется.

– Все правильно, – Кузьмич задумчиво перебирает карандаши. – Тревожить не будем, а вот работать вокруг будем. Тогда появятся и улики. И идти пока что надо всеми тремя путями. И вообще, давайте, милые мои, разворачиваться. Сделаем так, – он оставляет свои карандаши, и голос приобретает знакомую нам твердость. – Давай-ка, Шухмин, привези сюда Музу, Да побыстрее. Ты, Денисов, отправляйся за той женщиной в красном пальто. Разыщи ее непременно, без нее не возвращайся. Ну, а Лосев отправится к коллегам в ОБХСС, – заключает Кузьмич. – Выполняйте, милые мои. Время терять нельзя. Вон уже полдня и так прошло.

Все поднимаются со своих мест. Виктор Анатольевич прощается с каждым и уславливается о новой встрече. Впрочем, никто сейчас не может предсказать, когда она потребуется.

Да, дело приобретает новый, неожиданный оборот. И контуры его начинают обрисовываться все явственней.

Я отправляюсь к нашим соседям на пятый этаж.

…Первым из нас троих выполнил свое задание Петя Шухмин. Через час он уже вернулся в управление вместе с Музой. На этот раз, надо сказать, Шоколадка выглядела далеко не такой привлекательной. Лицо ее заметно осунулось и побледнело, и потому ярко подведенные, как и прежде, губы, и зеленью оттененные веки не только не добавили ей сейчас привлекательности, но скорее делали и вовсе какой-то безвкусной дурнушкой. Это просто удивительно, как самочувствие и настроение женщины отражается на ее внешности.

Ну, а Муза, видимо, чувствовала себя плохо, очень плохо, и настроение у нее было отвратительное. Одни женщины при этом становятся резкими, грубыми или язвительными, другие плаксивыми. Муза, видимо, принадлежала к последним. Когда она вошла в кабинет Кузьмича, в глазах ее уже стояли слезы, а руки нервно теребили мокрый платочек, хотя вынула она его, как видно, только что и при этом забыла закрыть сумочку. Внизу, в гардеробе, Муза оставила свою роскошную дубленку и сейчас была в изящном сине-черном костюме со странным шлифованным камушком вместо брошки и красивой золотой цепочкой на открытой тонкой шее. Все было бы очаровательно, если бы не горькие складки в уголках рта и заплаканные, покрасневшие глаза на бледном лице.

Кузьмич, конечно, сразу все это отметил про себя и невольно вздохнул.

– Здравствуйте, Муза Владимировна, – сказал он, выходя из-за стола и придвигая ей стул. – Присаживайтесь, пожалуйста. Ничего не поделаешь, пришлось вас еще раз побеспокоить.

– Пустяки, – грустно махнула рукой Муза, опускаясь на предложенный ей стул. – Другие беспокоят меня гораздо больше.

– Вы имеете в виду Совко?

– Он уже, наверное, долго никого теперь не побеспокоит, правда?

– Да. Надеюсь, – кивнул головой Кузьмич и испытующе посмотрел через стол на Музу. – Но вы как будто жалеете, что он вас больше не побеспокоит?

– Представьте, жалею, – с неожиданным вызовом ответила Муза. – Что ж теперь делать? Это мой мужчина. Мне другого не надо. Из-за него я от мужа ушла, он мне противен стал.

Кузьмич неуверенно пожал плечами.

– Конечно раз так, то ничего не поделаешь. Сочувствую вам.

А Муза промокнула платочком выступившие слезы и, вздохнув, сказала с обидой и раздражением:

– Ах, что мне ваше сочувствие, когда разбита жизнь.

– Ну, ну, – улыбнулся Кузьмич. – Сейчас вы мне, наверное, не поверите, но уверяю вас, все пройдет. Забудете вы этого бандита, забудете. Вот он бы вам жизнь разбил, это уже точно.

– Да, конечно. Я все понимаю, – тихо ответила Муза, опустив голову.

– Ладно, – ответно вздохнул Кузьмич. – Оставим это. А вот кто же вас беспокоит больше, чем мы? Вы, кажется, так сказали?

– Я уже не помню, как я сказала, – стараясь снова не расплакаться, ответила Муза. – Я такая рассеянная стала. Ну, все забываю. И на работе тоже. Просто ужас какой-то.

– Тогда я буду поточнее, – мягко сказал Кузьмич. – К вам никто не приходил из знакомых Совко, не спрашивал о нем?

– Ой, приходил! – взволнованно воскликнула Муза и прижала ладони к щекам. – Я безумно перепугалась. Потом даже плакала.

– Кто же это был?

– Я его вообще не знаю.

– Ну, вы сперва мне его опишите, какой он из себя?

– Какой? Ну, такой низенький, полный, пожилой уже. Усы седые. Под глазами мешки. Я его раньше видела. Он раза два с Николаем приходил к нам в ресторан. Они вместе обедали. Я вам уже говорила.

– Как же его зовут?

– Николай нас тогда не знакомил. А сейчас, когда пришел, сказал, что зовут его Павел Алексеевич. Только…

Муза замялась.

– Что «только»? – настораживаясь, спросил Кузьмич.

– Наврал он, как его зовут, – слабо усмехнулась Муза. – Я мужчин уж знаю, как они знакомятся. И сразу чувствую, когда врут.

Кузьмич улыбнулся, про себя согласившись с ней, но на всякий случай спросил:

– А от Совко вы такого имени никогда не слышали?

– Нет, – покачала головой Муза. – Никогда.

– А вот другое имя – Лев Игнатьевич, тоже не слышали?

– Лев Игнатьевич?.. Кажется, слышала… – Муза задумалась. – Они с Лешей об этом человеке говорили…

– Что именно, не помните?

– Нет, не помню… Я уже ничего не помню, – снова чуть не заплакав, сказала Муза и досадливо махнула рукой. – Пустая голова совершенно стала… Ну, кажется… Николай не хотел что-то отдать этому Льву… Льву… как его?

– Игнатьевичу.

– Да, да, Льву Игнатьевичу. А Леша сказал, что тот может позвонить кому-то и… ну вроде бы пожаловаться…

– И что Николай?

– Он, по-моему… знаете, мне кажется, он никого на свете не боялся. А тут… Ну, в общем, сразу как-то уступил, согласился. Я еще удивилась, помню.

– Понятно… – задумчиво кивнул Кузьмич, по привычке вертя в руках сложенные очки. – А вы не поняли, куда этот Лев Игнатьевич может позвонить, не в другой город?

– Да, да. В другой город. Я так и поняла. Далеко куда-то.

– А кому? Леша никакого имени не называл?

– Называл… Я только забыла. Такое странное имя… Я еще подумала, – Муза слабо улыбнулась опять, – что мы в школе его проходили… по химии, кажется.