Борис Акунин - Просто Маса

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — засмеялся Момотаро. Как всякий иностранец, хорошо выучивший русский, он обожал пословицы и поговорки.

Но на другой вопрос — почему ты носишь кимоно, попутчик ответил с неожиданной откровенностью:

— Документишки у меня хреноватые. Надеюсь, что посконного Япона Японыча в Иокогаме сильно шмонать не станут.

Затем, наверное, и бороду с усами сбрил — чтоб ничем не отличаться от обычного японца.

Сегодня Кибальчич был не такой, как всегда. Всё время находился в движении — подергивал головой, хрустел пальцами.

— Волнуешься перед встречей с Родиной? — понимающе спросил Маса. Его тоже потряхивало.

— Волнуюсь, что возьмут на цугундер, — хмуро ответил Кибальчич.

Достал из-за пазухи паспорт.

— Видишь, на фотокарточке морда вдвое толще. И место рождения стоит «Осака». Похоже по говору, что я из Осаки?

Последнюю фразу он произнес по-японски, стараясь говорить на кансайском диалекте. Прозвучало неубедительно.

Маса рассматривал в небольшой, но сильный цейссовский бинокль набережную Банд, с которой было связано столько воспоминаний. Там многое изменилось, но некоторые здания остались. Где-то вон за теми густыми деревьями (сорок лет назад они были саженцами) должен находиться дом 6, консульство страны «Оросиа», где юный якудза по прозвищу Барсук учился быть русским самураем...

— Дай-ка.

Кибальчич отобрал окуляры, навел их на какую-то точку и застыл.

— Что у тебя на том холме? — спросил Маса. — Родной дом?

— Тюрьма Нэгиси, — пробормотал Момотаро, — самая большая в Японии. В ней сидит немало товарищей. Как бы и мне там не оказаться с моей дерьмовой ксивой... Ладно. Бог не выдаст — свинья не съест.

Наверху ударил гонг, приглашая пассажиров респектабельных классов на прощальный капитанский коктейль. Надо было идти туда — трогательно расстаться с Наоми и между делом обронить, что жить Маса пока будет в «Гранд-отеле». Иначе как она потом разыщет своего утешителя?

— Ну, желаю удачи. Пойду.

— Бывай, — буркнул Кибальчич, не глядя сунул руку. — Бинокль не подаришь? По русскому обычаю положено, при расставании. А я тебе часы отдам, московские, «Павел Буре».

В детективной профессии без хорошего бинокля никуда, поэтому Маса на обмен не согласился.

— Мы в Японии, тут такого обычая нет.

— Жлоб ты, Ронин!

На том и расстались.

На квартердеке оркестр наигрывал сладкую арию Тётё-сан, чистая публика потягивала коктейли, капитан в белоснежном мундире посматривал на часы — до полудня, официального времени прибытия, оставалось пять минут. Пароход «Емпресс оф зэ Ист» славился своей пунктуальностью.

Корабль медленно плыл вдоль длиннющего, чуть не километрового пирса, к назначенному месту стоянки. Там выстроилась вереница автомобилей и рикш, лиловела букетами и женскими кимоно толпа встречающих. Лиловость объяснялась тем, что сегодня был первый день осени, когда все дарят друг другу цветы хаги, а дамы, обладающие хорошим вкусом, подбирают наряд того же изысканного оттенка.

Надо было торопиться.

Маса высмотрел у перил миссис Тревор и направился к ней, однако наткнулся на непредвиденное препятствие. Дорогу заслонила сестра Турнип, дьяконисса иокогамской лютеранской миссии, жуткая мымра. Она всегда ходила в сером платье с белым фартуком и мышином чепце, с крестом на груди. Недавно читала в салоне лекцию «Эволюция греха в современном мире» и все время кидала на Масу злобные взгляды. Обычно он обходил святую женщину стороной.

Попробовал обогнуть и теперь, но не получилось.

Дьякониса прошипела:

— Оставьте миссис Тревор в покое! Я видела, как вы стервятником кружите вокруг бедной потерянной овечки! Она уважаемая прихожанка нашей церкви, я не позволю вам ввергнуть ее в грех! Ступайте своей дорогой, распутник, иначе я расскажу Наоми, как вы каждую ночь таскались к вашей американской блуднице!

— Сделайте милость, — поклонился Маса. — Это только поднимет меня в глазах Наоми. Нормальные женщины обожают Дон Жуанов.

Надо будет заменить историю об обете целомудрия на историю о вечном поиске недостижимого женского идеала, мысленно скорректировал он стратегию.

Вежливые, с достоинством произнесенные слова (а может быть, упоминание о «нормальных женщинах») ввергли фурию в бешенство.

— О, я хорошо знаю мужчин вашего сорта! — занеистовствовала она. — Вы плодите зло и разврат, уверенные, что вам всё сойдет с рук! Вы превращаете мир в Содом и Гоморру! Однажды из-за таких, как вы, Господь прольет дождем горящую серу, разрушит города и всех, кто живет в городах, и всё, что растет на земле! Он спасет праведных, а грешников вроде вас погубит! Читайте «Бытие», глава 19, стих 23! И коли иного средства нет, я призываю Всевышнего не медлить! Пускай грянет конец света!

Сестра Турнип воздела очи и перст к небу.

Небо откликнулось гневным рокотом, от которого затряслась и вздыбилась земля, а море вспучилось пенными гребнями и провалилось ямами. Грянул конец света.

Произошло это 1 сентября 1923 года в 11 часов 38 минут и 34 секунды. Тысячи остановившихся хронометров зафиксировали этот момент с точностью.

Земной шар повел себя, как вымокшая собака — встряхнулся, и пассажиры «Восточной Императрицы» брызгами полетели во все стороны. Масу швырнуло на дьякониссу, он сшиб достопочтенную даму с ног, да еще бухнулся сверху, но мисс Турнип не возмутилась, а пролепетала:

— Это что, Апокалипсис? Господи, я не хотела...

Что это такое, Маса не знал. В юности он перенес несколько довольно сильных землетрясений, но такой бешеной тряски, чтобы подпрыгивал горизонт, такого оглушительного грохота, будто палят двенадцатидюймовые орудия, никогда не бывало.

— Конец света, — сообщила ему мисс Турнип — он не столько услышал, сколько догадался по движению губ. — Вот он и настал! Господи, прими мою душу!

Но вцепилась при этом в Масины плечи. Оттолкнув дуру, он поднялся на четвереньки, пополз по прыгающей палубе к борту, схватился за него, поднялся.

Открывшееся зрелище было невероятным. Весь пирс ходил асфальтовыми волнами выше человеческого роста, змеился огромными трещинами. В одну из них скатился автомобиль «форд», и зазубренные края туг же сомкнулись, будто жующие челюсти. Вот огромный кусок причала, в двести или триста метров длиной, накренился, обрушился в воду. С него посыпались люди. Судя по разинутым ртам, они истошно орали, но утробный рык планеты заглушал крики.

Маса зажмурился, чтобы не видеть этой картины, — и вдруг бешеная вибрация прекратилась. Открыв один глаз, он зачем-то взглянул на часы, как будто имело значение, сколько сейчас времени. Сначала подумал, что они стоят — длинная стрелка так и застыла, чуть-чуть не дойдя до полудня. Но вот она дрогнула, переместилась ровно на двенадцать, и оказалось, что нескончаемый ужас длился меньше минуты.