Борис Акунин - Просто Маса

— Еще утром ее сплавили в Синдзюку. У нас там, за городом, теперь филиал. Оябун говорит: хорошее место, с большим будущим. Потому что...

— Плевать мне, что говорит твой оябун! Кому отдали девочку?

— У нашего гуми в Синдзюку есть один клиент, фамилия его Кикуи. Берет совсем молоденьких девок, которые смазливые, но почему-либо не годятся в шлюхи — тупые совсем или бездарные. Он делает «новые сюнга»: это как старинные непристойные картинки, только не рисованные, а фотографические. Они хорошо идут. Четверть доходов Кикуя отдает нам.

Бедная Глэдис попала в лапы к порнографу!

— Как его найти, этого Кикуя?

— Где ему быть? Наверно дома сидит. У него там же и студия. Синдзюку ведь не разрушен, там очень твердая земля.

— Он девочек только фотографирует? — хмуро спросил Маса.

— Сначала дрессирует, как собачек.

Нужно как можно быстрей вытащить ребенка из этой клоаки, сказал себе Маса.

— Давай адрес!

— Адреса не знаю. От железнодорожной станции Синдзюку нужно по улице Касю пройти два квартала на запад, потом повернуть в северную сторону, через пустырь...

Маса слушал, запоминал, а сам решал, что ему делать с этим плохим человеком, исчерпавшим свою полезность. Раньше не колебался бы — прикончил, и дело с концом. Потому что придерживался концепции, гласившей, что чем в мире меньше грязи, тем мир чище. Но во время русской гражданской войны все считали друг друга грязью и чистили мир, чистили, а он становился только грязней. Наверное, чистота достигается какими-то другими способами. Надо будет об этом на досуге поразмышлять.

Дослушав, Маса сказал:

— Убивать тебя я не буду. И к оябуну не пойду. Потому что уговор есть уговор. Но когда восстановится Порядок, до тебя доберется полиция за убийство верного слуги Сабуро. Можешь не сомневаться. А это тебе за серьги.

Он взял мерзавца за ухо, вывернул и половинку оторвал. Было немного трудно, но приятно. Трехбровый громко завопил. Все-таки он был не настоящий якудза.

— Будешь теперь Трехбровый, но Одноухий, — объяснил Маса на прощанье, когда крик стал немного потише.

Охо-хо, думал одинокий ронин, быстро идя по пустой улице. Тащись теперь на другой конец темного разрушенного города, а ведь мне не пятьдесят лет!

Однако надо было поспешать. Девочку отправили в Синдзюку еще утром, а уже глубокая ночь. Трехбровый сказал, что порнограф девочек «дрессирует, как собачек», — вряд ли ходить на задних лапах.

Тяжело вздохнув, Маса перешел на мерную рысцу. Хоть ему было и не пятьдесят лет, но бежать так он мог долго.

Одинокий ронин рысил по печальным улицам, освещенным печальной луной. Повсюду — в районе Асакуса, в Нихонбаси, в Канда — вокруг были лишь развалины и пепелища. И вдруг, на широкой площади, открылся вид на совершенно целые стены императорского замка. Приземистая громада древней цитадели стояла несокрушимо, будто сама империя, возникшая два с половиной тысячелетия назад. Взгляду, привыкшему видеть только развалины, зрелище показалось каким-то противоестественным. Еще фантастичней его делала огромная толпа молчащих людей. Они стояли и просто смотрели на стены. Ночью. Посреди выжженной пустыни, в которую превратился Токио.

Им был нужен не император. Все знали, что в столице его нет. Его нигде не было, императора Тайсё. В японских газетах об этом не писали, но каждый знал, что государь — тень человека, что он сумасшедший. Его не выпускали на публику уже года два — с тех пор, как на церемонии открытия парламента император не стал произносить речь, а свернул ее в трубочку и принялся разглядывать депутатов через воображаемый окуляр. Народу нужен несокрушимый замок, неподвластный землетрясениям и пожарам. А кто именно за его стенами и есть ли там кто-то вообще, большого значения не имеет. Что здесь таинственней — замок или народ, еще вопрос. Маса пообещал себе, что поломает над этим голову после, но сейчас нужно было бежать дальше, спасать испуганную девочку с японской внешностью и английской душой. Вот чей мир рухнул еще сокрушительней, чем Токио. Тайфун, пожар и потрясения для Глэдис Тревор не закончились, их неистовство только нарастает. Может быть, прямо сейчас, в эту минуту, гнусный порнограф Кикуи...

Но о том, что может вытворять с бедняжкой гнусный порнограф, Маса себе думать запретил. Вытер с бритой макушки пот, побежал дальше, прочь от заколдованного замка и заколдованной толпы.

Императорский дворец словно прикрыл собой всю западную половину города от беды. Следующий район

Ёцуя сохранился почти полностью: и дома, и ограды. Только в зданиях европейской конструкции растрескались стекла, и, конечно, не работало электричество. Но меланхоличная луна вежливо освещала таблички с названием улиц и кварталов. Правда, Маса плохо знал столицу и больше ориентировался по звездам. О них и стал размышлять, ибо просто так бежать очень скучно.

В одной ученой статье, которая когда-то лежала у господина на столе, вся в карандашных подчеркиваниях и даже с восклицательным знаком на полях, было написано, что, согласно новейшей гипотезе Большая Вселенная представляет собой нечто вроде воротника жабо или ленты Мёбиуса (в этом месте и стоял жирный восклицательный знак). Расстояние между двумя малыми вселенными может быть невообразимо огромным, если двигаться по прямой, но в то же время микроскопическим, если проткнуть воображаемой иголкой полотно и преодолеть зазор до следующего слоя. Живя в России, Маса перешел в православие — не из-за веры, а из-за верности: служишь стране — исповедуй ее религию. Но буддистская концепция бесчисленных перерождений все равно манила больше. Только — думал он теперь — души не перерождаются из одного земного тела в другое, а перемещаются за иглой, протыкающей ткань бытия, и попадают в соседнюю вселенную. Она находится рядом, на расстоянии выдоха — того самого, последнего, с которым жизненная энергия уходит из этого мира в тот. Может быть, господин совсем близко, и их новая встреча не за горами. Думать про это было утешительно, посматривать на мерцающие звезды отрадно. Ноги отстукивали по мостовой километр за километром. Время летело быстро.

Уже в Синдзюку пришлось немного поплутать. Район был паршивый, в основном состоявший из лачуг и бараков. Ателье «Кикуя» в конце концов нашлось: одноэтажный кирпичный дом с облупившейся штукатуркой, спрятавшийся в глубине замусоренного тупика. Обычно в витринах фотомастерской висят снимки молодоженов, щекастых младенцев, стариков с медалями, а тут вместо витрин — окна со ставнями, будто зажмуренные глаза. Несмотря на глухой, предрассветный час сквозь щели сочился яркий электрический свет и раздавалось жужжание — работал генератор. В нехорошем доме не спали.