Эрл Гарднер - Полное собрание сочинений. Том 38. Окно в спальню

— Сукин сын!

— В чем дело? — спросил я.

— Он еще недоволен! И это после всего, что я для него сделала.

— Но все-таки он согласился?

— Конечно, — сказала Берта, — но мог бы быть повежливей.

— Какой у него адрес?

Берта взяла листок бумаги, нацарапала на нем адрес и сказала:

— Он живет в квартире 825, в одном из тех домов, где докладывают о посетителях. Отдельный коммутатор и прочая ерунда. Ну ничего… подождем, когда Бобу что-нибудь от меня потребуется.

— Может быть, он недоволен тем, что ты разбудила его.

— Он и попытался мне это внушить. Каков наглец! Представляешь, дружок, не боится вводить в заблуждение Берту Кул!

— Может быть, он собирался досыпать.

— Ну уж нет. Нечего ему спать так долго! Я и так слишком много для него сделала.

— Что же ты для него сделала, Берта? Эта информация может мне помочь.

— Однажды я помогла ему уйти от правосудия. И, поверь мне, это было не так просто. Я чуть было не потеряла патент из-за него. Но это тебя уже не касается. Лучше тебе этого не знать. Но ты на него можешь давить, дружок.

— Ладно. А ты тут кое-что сделай, пока меня не будет.

— Что?

— Полиция намерена закрыть это дело. Со всех снимаются подозрения… Мне нужна сумка Минервы Карлтон, в которой находится пуля. Ты должна уговорить Стэнвика Карлтона, чтобы он, как муж погибшей, потребовал у властей возвращения ее вещей. Когда он получит эту сумку, уговори его отдать ее тебе на экспертизу.

— Какую экспертизу?

— Нужно проследить траекторию полета пули.

— Ага, поняла.

— Стэнвик Карлтон — очень большой и очень сильный человек. Однако он думает, что он гораздо сильнее, чем он есть на самом деле. Мне кажется, что он захочет поплакать у кого-нибудь на плече.

— Хорошо, — сказала Берта, — тогда я прижму его к груди, и пусть рыдает вволю.

— Будь ему матерью, Берта. Ты ведь не против сыграть мамочку? А, Берта?

— За деньги я хоть бабушку сыграю.

Многоквартирный дом был построен с таким расчетом, чтобы угодить публике, желающей произвести впечатление. Фасад выглядел прекрасно. В нарядном холле стоял пульт управления и коммутатор. Важного вида клерк управлялся с обоими. Там был даже лифтер, одетый в голубую ливрею с золотыми галунами. На воротнике и рукавах ливреи был вышит герб многоквартирного дома.

Клерк пристально на меня посмотрел.

— Мне нужен мистер Элджин, — сказал я.

— Роберт Элджин?

— Да.

— Он ждет вас?

— Да.

— Назовите ваше имя, пожалуйста.

— Лэм.

Клерк повернулся к коммутатору, вставил штекер в гнездо розетки, подождал, пока загорится свет, и сказал:

— К вам какой-то мистер Лэм. Он говорит, что вы его ждете… Спасибо.

Он вытащил штекер, снял наушники и сказал:

— Можете подняться, квартира 825.

Лифтер поднял меня наверх, остановил лифт и показал мне квартиру Элджина.

Дом, как я и предполагал, был шикарным только снаружи. Внутри же он был нарезан на маленькие квартирки.

Боб Элджин стоял на пороге, на нем был халат, пижама и выражение крайней усталости на лице. Мне кажется, в жизни своей я не видел человека, который выглядел бы таким уставшим, это было не утомление, а именно усталость, абсолютная усталость от себя, от жизни, от работы, от окружения.

К нижней губе его прилипла сигарета, и было такое впечатление, что мышцы рта не в состоянии ее удержать, — она свободно свисала, еще больше подчеркивая усталость его черт.

— Вы Лэм? — спросил он.

— Да.

Я протянул ему руку. Он вяло пожал ее.

— Партнер Берты Кул?

— Да.

— Входите.

Я вошел. Квартира состояла из двух комнат. В гостиной стояли диван, два кресла и стол, на полу лежал сильно потертый ковер, на окнах — ветхие тюлевые занавеси и на стенах — несколько картин. В приоткрытую дверь видна была спальня, а из нее — дверь в ванную.

В углу гостиной стояли маленький столик, холодильник и маленькая электроплитка. Над ними на стене — несколько полок.

В раковине было несколько грязных тарелок. На столе стояли два стакана. На дне стаканов было примерно по полдюйма воды — очевидно, за ночь растаяли кубики льда. Пепельницы были переполнены окурками, и, несмотря на открытое окно, в комнате стоял стойкий запах табака и спиртного. На столе лежал номер «Вэрайэти» и еще один — на диване. На диване же стопкой лежали воскресные газеты. По-видимому, Элджин собрался их прочитать сразу же после разговора с Бертой Кул, но потом почему-то раздумал.

Он был выбрит и причесан. Черные блестящие волосы зачесаны назад.

— Садитесь, — сказал он. — Чувствуйте себя как дома. У меня здесь беспорядок. Вчера вечером я немного выпил.

Я кивнул и сел.

Ему было на вид лет пятьдесят. Впалые щеки, широкие скулы, широко расставленные черные глаза. У него была привычка вскидывать голову и смотреть на собеседника из-под полуприкрытых век. Это придавало ему особое выражение безразличия.

— Вы, наверное, работаете допоздна, — сказал я.

— Я возвращаюсь домой под утро. — В голосе его была безнадежная усталость.

— Я слышал, вы разыгрываете целые спектакли в «Кабаните», — сказал я.

На лице его появилась гримаса отвращения. Он глубоко затянулся, пустил две струйки дыма через ноздри и сказал:

— Обыкновенная работа.

— Помещение принадлежит вам?

— Нет. Я его арендую.

— У вас здесь стабильная работа?

— У меня здесь стабильный бизнес. А что, хотите купить этот притон?

— Нет. Мне просто интересно, как он работает.

— Мы видим одни и те же лица, — сказал Элджин, — в таком месте, как это, приходится много работать, чтобы создать ему популярность. У меня, например, есть такой номер: я рассказываю двусмысленный анекдот… Говорю очень быстро, не жду, пока публика поймет и начнет смеяться. Закончив, я сам начинаю хихикать.

Потом делаю паузу и с удивлением смотрю на молчащую публику… Зал ложится…

— Особенно женщины? — спросил я.

— …ну просто покатывается со смеху…

— Но первой всегда смеется женщина?

— Да, — согласился он, — женщины очень падки на все эти двусмысленности, скороговорки. Обычно какая-нибудь вдовица, которая давно уже знает ответы на все вопросы, вдруг начинает хихикать как ненормальная. Я останавливаюсь и смотрю на нее с удивлением… За это время и до остальных доходит, и они начинают хохотать.

А если анекдот совсем непристойный, то всегда найдется какой-нибудь шумный малый, который загогочет первым. Я не обращаю на него никакого внимания, продолжаю рассказывать как ни в чем не бывало и останавливаюсь только тогда, когда начинается общий хохот… Нужно только правильно рассчитать время. В этом-то и состоит вся работа. Главное — не делать длинных пауз, чтобы публика не могла опомниться. Длинная пауза может вызвать шок. Нужно говорить не переставая…