Эрл Гарднер - Полное собрание сочинений. Том 9. Двойная страховка

— Мистеру Уайтвеллу все это может не понравиться.

— Верно, — согласился я. — Может не понравиться.

Берта уставилась на меня, пытаясь прочесть мои мысли, потом отвернулась, раздраженно махнув рукой.

Я кинулся в свой номер, уложил легкий саквояж. Считал и считаю целесообразным путешествовать, не таща с собой чего-либо громоздкого. Один легкий чемодан — максимум.

Мне еще оставалось убить полчаса. Я провел эти полчаса за изучением письма и обдумыванием недавних разговоров.

Поезд подали на платформу вовремя. Я поднялся в вагон. До отправки оставалось еще пятнадцать минут. У меня была нижняя полка. Вагоны, слава Богу, кондиционированы. На вокзале все еще жарко, а здесь, по контрасту с жаром пустыни, веяло прохладой.

Делать было нечего, я разделся, пока поезд еще стоял у перрона, улегся на свое место, почувствовав себя под одеялом довольно уютно. И погрузился в сон. Даже не заметил, когда поезд тронулся.

В дороге мне приснился сон, будто произошло страшное землетрясение. Железнодорожные рельсы извивались и скручивались, как издыхающие на раскаленной сковороде змеи. Состав прогнулся посередине, крутился на поворотах. Но вагоны не падали, всё катились и катились куда-то…

Чей-то голос продолжал повторять хриплым шепотом: «Девятое нижнее… девятое нижнее… у. него девятое нижнее». Тут я осознал, что причиной землетрясения были руки, дергающие за мое одеяло.

Я раскрыл глаза и спросил:

— В чем дело?

— Вас хочет видеть этот джентльмен…

— В чем дело? Кто меня беспокоит? — произнес я, борясь с чувством какой-то нереальности происходящего и растущим негодованием.

— Включите свет! — произнес кто-то, приказывая, очевидно, проводнику.

Я сел на полке. Раздвинул шторы, отделяющие купе от коридора. И увидел в дверях купе лейтенанта Клейн-шмидта рядом с проводником, одетым в белую куртку, удивленно таращившим глаза.

Вагон медленно набирал скорость. Откуда-то донесся мягкий свисток локомотива. Зеленые шторы — в купе и коридоре — покачивались в такт ходу поезда. Из-за некоторых высовывались головы любопытствующих пассажиров: это я уснул, а они бодрствовали и заинтересовались, почему возник весь этот шум.

— В чем дело, лейтенант?

— Ты возвращаешься, Лэм.

— Куда это?

— В Лас-Вегас.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— Не угадал, лейтенант. Я собираюсь прибыть в Лос-Анджелес утром ровно в восемь тридцать.

Он посмотрел на часы.

— Я сел в Иермо в два тридцать, — сказал он, — следующая короткая остановка в Барстоу, в три десять. К этому времени ты должен быть готов сойти с поезда.

— Это что, та форма сотрудничества, которую я получаю в обмен за предоставленную полиции информацию? — спросил я зло.

— Начинай одеваться, Лэм. — И добавил: — Сейчас я для тебя официальное лицо. Имей в виду, пожалуйста.

— Как ты сюда добрался? — спросил я, начиная выпутываться из пижамы.

Гигант Клейншмидт стоял, опершись одним локтем на ребро верхней полки и глядя на меня сверху вниз.

— Самолетом. За поездом идет машина. Мы вернемся и…

Мужской голос с верхней полки спросил раздраженно:

— Почему вы не воспользуетесь телефоном?

— Извините. — Клейншмидт мог быть и вежливым.

Я молча оделся. Закончил собирать вещи. Рука Клейншмидта протянулась и взяла мой саквояж.

Мы пошли с ним к мужской уборной.

— Что тебе надо взять с собой, Лэм? — спросил Клейншмидт.

— Зубную щетку, расческу…

— Ладно. Я тут побуду за камердинера.

Я почистил зубы, умылся, причесался и протянул в полуоткрывшуюся дверь руку за рубашкой. Клейншмидт держал ее в своих руках и пристально разглядывал.

Я положил расческу, зубную щетку и зубную пасту обратно в саквояж. Клейншмидт схватился за ручку своей громадной лапищей.

— Я и сам в состоянии его понести, лейтенант, — сказал я.

— Ничего, ничего, пусть побудет у меня.

Подошел проводник.

— Всего через несколько минут прибудем в Барстоу, сэр. Мы остановимся там на секунду-другую. Будьте готовы тотчас спрыгнуть.

Клейншмидт кивнул.

Я курил сигарету.

— Что, собственно, происходит? — поинтересовался я у Клейншмидта.

— Извини, Лэм. Сейчас я ничего не скажу.

— По твоей манере действовать можно подумать, что ты расследуешь дело об убийстве.

Откусить бы себе язык! Выражение лица полицейского гиганта подсказало мне, что я совершил промах.

— Откуда тебе известно, Лэм, что совершено убийство? — громче, чем говорят ночью, спросил страж порядка.

— А л то, было убийство?

— Это ты сказал, не я.

— Мы же не идиоты, лейтенант. Я сказал, что ты дергаешься, будто совершено убийство.

— Не совсем точно повторяешь то, что ты сказал.

— Чёрта с два, лейтенант!

— Сам ведь знаешь, что не точно.

— Сам я знаю, что точно. Такое есть выражение, просто-напросто. А ты напрасно дергаешься, нет у тебя никаких причин скрывать от меня, если оно и произошло…

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, пока будем добираться до Лас-Вегаса.

Поезд замедлил ход. Мы прошли через коридор в тамбур. Проводник стоял у выхода, держа ладонь на рычаге подъемной ступеньки. Когда поезд остановился, он поднял рычаг и рывком открыл дверь; спрыгнул со ступенек и замер, уставившись на нас. В рассветном сумраке блестели белки его глаз.

Жалящий воздух пустыни проник в ноздри, вызвал щекотку. Даже в кондиционированном вагоне нельзя избавиться от влажных испарений, выдыхаемых спящими. А холодный сухой воздух снаружи, чистый и острый, вычистил мои легкие со скоростью кинжального удара.

Я протянул проводнику четвертак. Он хотел было взять, но потом отдернул руку и сказал:

— Нет, сэр. Все в порядке, сэр. Я не хочу накликать беду. С добрым утром, сэр!

Я вернул четвертак на прежнее место — в свой карман.

Клейншмидт хохотнул.

Я посмотрел по ходу поезда вперед. Дул ветер. Пар от локомотива относило назад, тут же разрывая в клочья. Клейншмидт шагал впереди с моим саквояжем; он уж точно знал, куда направляется. Маленькое здание станции осталось позади; я взглянул на небо: звезды спокойно себе мерцали, густо утыкав темное полотно, — немигающие, сверкающие, острые белые точки. Так уж в этой пустыне: жара сменяется леденящим холодом.

— Пальто в саквояже? — спросил Клейншмидт.

— Нет. Нет как такового.

— Ладно, в машине будет тепло.

А вон и вправду — припаркованная машина. Из нее выскочил какой-то мужчина, распахнул дверь задней кабины.

Клейншмидт позаботился, чтобы я влез первым, закинул за спину саквояж, пристроился рядом.

— Поехали, — сказал он водителю.

Мы плавно развернулись от железной дороги к автостраде, пересекли мост. Внутри машины было тепло, но ощущалось холодное присутствие звезд; по обеим сторонам от нас, спереди и сзади простиралась пустыня, усиливая ощущение холодной ничтожности.