Юлия Ефимова - Пока медведица на небе

– Что поделаешь, юг, – философски сказал Боря, глядя в окно, – у нас всегда рано темнеет.

Сегодня всем было как-то особенно тоскливо, потому что ничего не получилось, потому что завтра в Краснодар, а там опять расследование, и тягостные мысли вернулись ко всем поочередно, словно загулявший муж, вернувшийся домой, ожидаемо и неприятно.

– Надо сфотографировать такой красивый стол, – сказал Филипп. – Марина, это ведь русский стол? – обратился он к сидящей в кресле-качалке женщине.

– Еще нет, – равнодушно сказала та, монотонно раскачиваясь в стареньком кресле, казалось, будто в один миг ей все здесь стало неинтересным.

– Почему? – пытался разговорить ее француз.

– Потому что водки еще нет, – весело вставила Динка, заходя в столовую. – Когда начинаем, где все?

– Клава пошла звать Ярика и Сеньку, Карл на крыльце сидит, думаю, скоро уже, иначе гуся мы будем есть холодного, – было видно, что стол произвел впечатление не только на француза, но и на настоящего русского мужика Бориса.

– Вот это гусь, – еще с порога крикнула Сенька. – Клавочка, а что, такие бывают?

– Бывают, еще больше бывают, раза в два, – сказал Борис. – Поверь мне, человеку, у кого в хозяйстве сотня таких красавцев.

– Серьезно? – со всей искренностью, на которую способны только дети, воскликнула Сенька. – Вот бы посмотреть на самого большого, на вожака.

– А вот тут ты не права, самый большой не значит вожак, вожак – тот, который самый наглый, даже не сильный. Все как у людей, кто раньше встал, того и тапки. Был у меня такой, все улететь хотел и стаю свою поднять, сам щуплый был, и у него получалось. Вот поднимется в небо, а его друзья не могут, телеса свои отъели, да и, видать, мечты у них такой не было, а он полетает кругами и садится, не летит без своей стаи. Пришлось ему крылья обрезать, а то чуяло мое сердце: этот подпольщик подбил бы остальных на побег, – захохотал Боря. – Так что, если хочешь, попроси Клаву и приезжайте ко мне на экскурсию, я вам такое покажу, что вам, городским жителям, и не снилось.

Как-то сразу обстановка разрядилась, все стали разговаривать, шутить, и напряжение ушло.

– Ребята, церковь горит, – закричал Карл, забегая в столовую.

Несколько секунд все собирались с мыслями, а потом, осознав услышанное, рванули, кто быстрее.

Кто-то кричал:

– Хватайте ведра.

– Есть огнетушитель?

Действительно, возле церкви метался огонь, но горела не она, горел дровяник, расположенный у ограды. Все побежали с ведрами к колонке, но Карла горящие дрова не интересовали. Он направился к другой стороне дровяника, которая пока не была задета огнем. Там уже на корточках сидел тот, кого так ждал Карл и одновременно очень боялся увидеть. Человек сидел и разбирал в дровах отверстие, но, видимо, никак не мог найти то, что искал.

– Ты не это ищешь? – спросил Карл, поднимая в руках футболку Ярика, которую они сегодня днем так удачно переделали в мешок для драгоценностей. Карл не думал, что человек будет бороться до последнего, и спокойно ждал капитуляции, тем более где-то рядом в засаде сидел Санек, но он недооценил противника – тот одним скачком подпрыгнул и ударил Карлу ровненько в солнечное сплетение, мир поехал, и, падая, Карл отметил, что специально отложенные дрова для пожара уже успели потушить. «Значит, пригодилась моя идея с заранее подготовленными ведрами, наполненными водой», – подумал Карл и потерял сознание.

Матвея Козаря вели на расстрел, он это чувствовал печенкой, а она его еще никогда не подводила. Коммуняки пришли и уходить не собирались, кто-то сдал Матвея Смершу почти сразу, стоило ему только вернуться в Краснодар. Он торговался, он пытался купить себе жизнь, но этим фанатикам ничего было не нужно. Следователь, который вел его допрос, ненавидел его так, что не мог даже скрывать своего желания быстрее расстрелять его. Он все записывал за Матвеем и на первом допросе, и когда второй раз он сам вызвался, поняв, что ему не поверили или просто не хотят с ним возиться. Он писал усердно красивым детским почерком, молча писал, а руки у него тряслись и желваки ходили, как только он поднимал глаза на Матвея.

– Ну почему вы мне не верите? – не выдержал на втором допросе он. – Съездите посмотрите, вам же начальство благодарность вынесет.

Тот поднял глаза на Матвея, долго смотрел на него, тишина звенела и рвала уши.

– Ты правда думаешь, сволочь, что, загубив столько жизней детей, стариков, женщин, я буду с тобой разбираться? – на этих словах карандаш, которым он писал, треснул пополам. – Тебя расстрелять мало, тебя надо в твою машину поместить, а рядом трупы замученных тобою людей положить, чтоб ты с ними сидел, чтоб вглядывался в их лица, чтоб довели они тебя до сумасшествия. Жаль, что наша власть не позволяет этого сделать, хотя нет, правильно все, мы, люди, не должны уподобляться таким животным, как ты, хотя и здесь ошибка – ты не животное, даже волки не будут истреблять себе подобных.

И Матвей увидел, как тот написал сломанным карандашом, немного пачкая листок кровью, видимо, поранил, когда ломал карандаш: «Расстрелять по законам военного времени».

И так страшно ему сейчас стало, что ноги подкосились: «Проклятая немчура, подвели, не смогли справиться с кучкой идейных бессребреников, которым теперь ничего, кроме победы и мести, не нужно». Это было последнее, что подумал Козарь.

Карл слышал, как Ассоль выла жалобно и тоскливо, так что сразу хотелось ее прижать к себе и успокоить. Наверное, «абуэля» забыла впустить ее в дом вечером, такое бывало постоянно, Ассоль была самостоятельной и своенравной собакой. Породы двортерьер и с характером королевы. Как шутила бабушка, ее собаке досталась душа кошки, и она любит гулять сама по себе. Поэтому иногда, не успев вернуться до того, как закрывалась дверь в дом, она выла у двери, призывая хозяев срочно впустить ее.

– Сейчас, Ассоль, – пытаясь проснуться, прошептал Карл, – сейчас я тебя впущу.

Открыв глаза, он не сразу понял, где он и кто эти люди, мягко и частями сознание возвращалось, за ним медленно подтягивалась и память.

– Санек, сволочь, – Карл увидел его улыбающееся лицо. – Ты где был?

– В засаде, как договаривались, – не переставая улыбаться, ответил тот.

– Саня, тебя в милиции не учили, что, когда преступник приходит, из засады надо выйти и поймать гада?

– Да я малость огнем залюбовался, – ответил Саня, – но не переживай, я успел: и преступника поймал, и золото спас, правда, тобой пришлось пожертвовать, – заржал он. – Как ты сам сегодня говорил Степан Егорычу, когда уговаривал пожар учинить. Ради благого дела надо пожертвовать дровами.