Эрик Эмблер - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

Вскоре кто-то сказал мне, что он стал заниматься политикой и посещает кафе, которые находятся под наблюдением полиции. Я сказала ему, что он ведет себя как дурак, но он, махнув рукой, сказал: «Скоро у меня будет куча денег». Вдруг он очень рассердился и стал кричать, что ему надоело жить внизу и быть бедным. Когда я напомнила ему, что только благодаря мне он не голодает, Димитриос пришел в ярость.

«Ты думаешь, что я живу на твои деньги? — кричал он, — Да таких, как ты, тысячи! Это ты должна сказать мне спасибо, что я выбрал тебя! Ты мне понравилась потому, что нежна и сентиментальна, но на самом деле ты расчетлива и никогда не теряешь головы. Ты думаешь, когда я первый раз пришел к тебе, я не догадывался, где ты прячешь деньги? Да такие, как ты, всегда прячут деньги в занавесках. Но ты туда ни разу не посмотрела, а смотрела только на сумочку, и я сразу понял, что ты женщина разумная. Но ведь ты же начисто лишена воображения и потому тебе никогда не разбогатеть. Все, на что ты способна, — это расфуфыриться, чтобы на тебя пялились в ресторане. Бедняки так и останутся бедняками, потому что у них нет воображения. Богачи же никогда не задумываются над своими поступками. Ведь благодаря деньгам у них власть. Если у тебя нет власти, никто не станет считать тебя важной персоной».

Он стал рассказывать мне, как живут богачи в Смирне, какие у них дома за городом, пароходы, плантации инжира. Когда люди начинают рассказывать, о чем они мечтают, они становятся сентиментальными. В тот момент презрение к нему пересилило страх, и, глядя на его дорогой костюм, я расхохоталась прямо ему в лицо. Вдруг вся кровь отхлынула у него от лица. Лицо его, и так довольно бледное, тут стало как бумага. У меня душа ушла в пятки, я думала, он меня убьет. Он разбил стакан, который держал в руке, о край стола и пошел на меня. Я, конечно, завизжала от страха. Он остановился и бросил стакан наземь. «Глупо, — сказал он, — сердиться на такую, как ты». Наверное, он подумал, что, порезав мне лицо, он лишится заработка.

После этого мы с ним редко виделись. Он часто куда-то пропадал, но мне ничего не рассказывал, а я не спрашивала. Знаю только, что у него появились влиятельные друзья. Полиция начала тогда интересоваться иностранцами, проживающими без документов, и, когда я сказала, что у него, наверно, будут неприятности, он только рассмеялся и ответил, что его не посмеют тронуть.

Но однажды утром он пришел ко мне в сильном волнении. Он, видимо, не спал всю ночь, лицо его заросло щетиной. Впервые я видела его в таком состоянии — он был явно напуган. Взяв меня за руки и глядя мне в глаза, он попросил разрешения остаться у меня и, если кто-нибудь о нем спросит, говорить, что он был со мной все последние три дня. Что мне было делать? Я, конечно, согласилась. Поспав часа два, он исчез, и я о нем долго ничего не слышала.

Меня о нем никто не спрашивал, но в тот же день я прочитала в вечерней газете, что в Гаскове на Стамболийского было совершено покушение, и догадалась, где был Димитриос. Я так перепугалась, что пошла к одному моему старому другу (я познакомилась с ним еще до Димитриоса) и попросила устроить меня в отдельной квартире, как он мне когда-то обещал.

Мне казалось, Димитриос будет мстить мне за то, что я его бросила в беде. Но, когда я с ним через какое-то время встретилась, он отнесся ко мне очень спокойно и сказал, что я поступила правильно. Правда, никогда нельзя было узнать, что он на самом деле думает. Я уже говорила, что у него вид был как у доктора. Набравшись храбрости, я напомнила ему, что за ним есть должок. Он сказал, чтобы я подождала дня два-три, и тогда он полностью рассчитается со мной.

Мадам Превеза замолчала и посмотрела на Латимера и Марукакиса. На губах ее появилась вымученная улыбка. Чуть пожав плечами, она продолжила свой рассказ:

— Вы, наверное, удивляетесь, как я могла доверять такому человеку. Но, если вдумаетесь, поймете, что мне ничего другого и не оставалось: уж лучше доверять, чем терзать себя сомнениями, ведь страх от этого только усиливается. Каждый мужчина бывает опасным. Ну как, например, животное в зоопарке: оно ведь может быть тихим и спокойным, но стоит вам только чем-нибудь вывести его из себя, как оно становится опасным. С Димитриосом все было иначе. Глядя на него, вы бы ни за что не сказали, что он опасен — такой он был тихий и скромный. И только заглянув ему в глаза, вы понимали, как чужды этому существу нежные человеческие чувства. Димитриос был постоянно опасен. Так что мое доверие было не очень-то искреннее и во многом походило на скрытую ненависть.

Три дня прождала я его в кафе, но он так и не пришел. Спустя почти месяц я случайно встретила его на улице, и он сказал мне, что уезжал по делам из города, что все помнит, и просил меня прийти завтра вечером в кафе на улице Перотской. Я очень не любила это место — там собирались одни подонки.

На этот раз он пришел, как обещал, но денег не принес: сказал, что сейчас у него трудности с деньгами, но через две-три недели он получит очень большую сумму и уж тогда непременно отдаст мне долг.

Я спросила, почему он не сказал мне об этом вчера. Оказалось, ему нужно, чтобы я получала на свой адрес письма некого Талата, его турецкого друга, которые потом, когда вернется и отдаст деньги, у меня заберет.

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Ведь получалось, что он отдаст мне долг только при условии, что я согласна получать эти письма. Но у меня не было уверенности, что и тогда я получу свои деньги, — он мог забрать письма и не заплатить мне ни су.

Мы сидели с ним в кафе и пили кофе — надо вам сказать, Димитриос был очень скуп, — когда в кафе появились полицейские и начали проверку документов. Время было тревожное, и ничего особенного в этом не было, но, поскольку кафе пользовалось дурной репутацией, могли быть неприятности, раз уж вас застала там полиция. Документы у него были в полном порядке, но ввиду того, что он иностранец, полиция записала его адрес, а поскольку я была вместе с ним, и мой. Когда они наконец ушли, Димитриос очень расстроился: наверное, не столько потому, что они записали его адрес, сколько потому, что они записали мой. Когда мы прощались, он вдруг сказал, что не хочет обременять меня и попросит кого-нибудь другого получать эти письма. Больше я его уже не видела.

Закончив свой рассказ, мадам Превеза наполнила рюмку вином и одним духом выпила ее, как будто умирала от жажды.

— Когда вы последний раз слышали о нем? — откашлявшись, спросил Латимер.

Она, видимо, что-то заподозрила, потому что не ответила на вопрос.

— Поймите, мадам, — сказал Латимер, — Димитриоса уже нет, и спустя пятнадцать лет в Софии многое изменилось.

Она робко и боязливо улыбнулась, точно не веря в истину его слов.