Екатерина Островская - Покопайтесь в моей памяти

– Позвоните сами. Имя сына Тарасевича знаете?

– А почему именно я? – удивилась Сухомлинова. – Я – посторонний ему человек.

– А я тем более, – ответил следователь, – я по вечерам с убитым шампанское не пил. Просто прошу вас позвонить и сообщить. По опыту знаю, что неприятные известия лучше выслушивать от женщины – у женщин в голосе больше сочувствия.

– Ага, – обрадовался неизвестно чему слышавший их разговор один из экспертов, – в прошлом году, когда мне жена сказала, что хочет развестись, потому что у нее другой, в ее голосе было столько сочувствия!

Но Егоров даже головы к нему не повернул.

– Считайте, что это моя личная просьба, – сказал он Сухомлиновой.

И она набрала номер. Долго никто не отвечал, а потом заспанный мужской голос спросил хрипло:

– Это кто?

– Меня зовут Елизавета Петровна, – назвала себя Сухомлинова, – я работаю вместе с вашим папой. Вернее, работала. Дело в том, что… – Она вдохнула, решаясь наконец сообщить печальную новость любящему сыну: – Дима, произошла ужасная трагедия: вашего папу убили.

В трубке повисло молчание. После чего уже не хриплый, а взволнованный голос обреченно поинтересовался:

– Много вещей пропало?

– В каком смысле? – не поняла Елизавета Петровна.

– Так его при ограблении квартиры убили? – переспросил Тарасевич-младший.

– В машине.

Трубка молчала. Молчала долго. И Сухомлинова не выдержала:

– Когда вы приедете?

– Всё так не вовремя, – начал объяснять Дмитрий, – мы с женой только что из Италии вернулись, – денег, чтобы прилететь, как вы понимаете, нет.

– Но это же похороны вашего отца!

– Да, да. Конечно, я прилечу на похороны.

– А кто будет заниматься их организацией? Кто место на кладбище выберет, кто поминки организует?

– Пусть какая-нибудь фирма займется. А я прилечу и рассчитаюсь. Тысячи евро, надеюсь хватит на все про все?

– Дима, – не выдержала Сухомлинова, – вам и вашей жене Александр Витальевич купил дом, помогал деньгами, а вы… В конце концов, вы наследуете все его имущество…

– Я понял, – наконец очнулся молодой человек, – я прилечу. Завтра, может быть.

И он сбросил вызов.

– Вот такие нынче детки, – вздохнул эксперт, – даже умирать не хочется им назло.

В стеклянном скворечнике помимо сменщицы находился еще один человек. Это был Михал Михалыч Михеев – один из учредителей управляющей компании, прилизанный сорокалетний мужчина. Очевидно, он уже знал, откуда возвращается Елизавета Петровна, потому что спросил:

– Как там?

Сообразив, что вопрос неконкретный, уточнил:

– Не поинтересовались, есть ли у них подозреваемые?

Сухомлинова покачала головой.

– И так работников не хватает, а тут еще и нового директора надо искать, – с печалью в голосе произнес Михеев.

– Я вчера подала заявление, и Тарасевич меня уволил с сегодняшнего дня.

Михеев вскинул брови:

– И вы, голубушка, туда же! Нет уж. Пишите новое заявление, но уже на мое имя. А пока работайте. И попрошу без прогулов.

Она спешила на работу. Ехала на троллейбусе, смотрела в окно на серый октябрьский день, думала об Александре Витальевиче, когда на середине пути вспомнила о лежащей в ее сумке тетрадке. Достала и раскрыла на середине. Почерк был мелкий, убористый, но ровный и разборчивый, словно каждую буковку выписывали с огромной любовью.

…Ананян, кв. 48, приводит к себе несовершеннолетних мальчиков, которые остаются до утра.

Тут же шли даты посещений.

Помощница депутата Госдумы Тамара Баранова, кв. 13, употребляет кокаин. В таком виде садится за руль. Она же практикует секс с двумя мужчинами. Таких пар у нее как минимум две.

И опять указаны даты.

Профессор журфака Малышко, кв. 37, – оппозиционер и взяточник. Студенты приходят к нему домой для сдачи экзаменов. Жена Малышко на паркинге царапает ключом машины, принадлежащие женщинам моложе ее. Пострадали авто Пряжкиной, Худайбергеновой и Барановой.

Худайбергенов, кв. 14, продает наркотики Барановой…

Засл. арт. Аркадий Вертов в отсутствие жены приводит к себе студенток театральной академии.

Пряжкин, кв. 51, и банкир Сопаткин, кв. 18, обговаривали схему вывода за рубеж крупных сумм в валюте. Кроме того…

Сухомлинова едва не пропустила свою остановку.

Дверь в ее комнату была закрыта. У входа переминались с ноги на ногу две совсем юные девушки, которые жевали резинку и рассматривали молодого охранника с мощным торсом. У стены стояла завернутая в плотную полиэтиленовую ткань картина. Елизавета Петровна открыла дверь своим ключом и бросила девчонкам, не оборачиваясь:

– Владелица картины через три минуты может заходить. Только снимите пленку и оставьте здесь.

Она опустилась в свое кресло, тряхнула головой, чтобы выбросить из головы все ненужные мысли. Потом вдохнула глубоко и выдохнула, настраиваясь на работу. Девчонки за стеклянной дверью сдирали с картины полиэтилен и бросали его на пол. Подошел охранник и сделал им замечание. Тогда одна стала скатывать пленку в шар, крутя его по полу. Со стороны могло показаться, что она пытается слепить снеговика. Вторая вошла внутрь, приблизилась к стойке и выставила на нее картину.

– Вот, – выдохнула она и, натужно улыбаясь, добавила: – Сколько дадите?

Это был лубок – темный и старый. Очень старый и очень темный. Но сюжет можно было разглядеть.

– Паспорт при себе? – поинтересовалась Сухомлинова.

Девчонка выкатила удивленные глаза, будто ее вызвали к доске и спросили то, что не задавали на дом.

– Полагается паспорт, – объяснила Елизавета Петровна, – если, конечно, мы что-то приобретаем. Но данный предмет нас не интересует. Кстати, откуда у вас эта картина?

– Так это… Ну… Короче, прабабка у меня умерла в деревне. Мы с родителями ездили туда, вывезли, что смогли. Но там и брать-то было нечего. Рухлядь всякая: часы какие-то привезли с кукушкой сломанной, иконы, вот эту мазню…

– А иконы где?

– Так я загнала… то есть продала. Просто подошла к какому-то мужику на улице и предложила. За две иконы он пять тысяч дал, сказал, что у него нет больше. А эту картинку не захотел брать.

– Прабабушка одна жила?

– Ну да. Мы так, заезжали иногда. Но туда ехать двести километров в один конец, и там тоска такая, что… Интернет даже не берет.

– Сколько ты за картину хочешь? Хотя без паспорта нельзя. Так что извини.

– Ой, – притворилась расстроенной девчонка, – ну, пожалуйста, хоть тыщонку дайте.

Сухомлинова посмотрела на нее строго, потом покачала головой:

– Нет… Хотя… Только из уважения к твоей прабабушке. Пятьсот рублей дам.

– Спасибочки, – обрадовалась дурочка и, обернувшись, помахала рукой своей подружке.