Эрнест Хорнунг - Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

– Ах, Господи! – воскликнул я через мгновение.

Картина оставалась на месте, в своем футляре!

– Что, боялись, вас ударит крышкой? – осведомился Краггс, вытаскивая холст и осторожно разворачивая его. – Великая вещь, а? Кто бы мог подумать, что это написано двести тридцать лет тому назад? А ведь это так, даю вам мое слово! У старика Джонсона лицо повытянется, когда он увидит это. Ведь одна такая штука стоит всех картин Квинслэндской колонии вместе взятых. Стоит она пятьдесят тысяч фунтов, молодой человек, а я получил ее за пять!

Он толкнул меня в бок и, казалось, был готов на дальнейшую откровенность. Мое волнение взвинчивало его, и он потирал себе руки.

– Если уж вы к этому так относитесь, – заливался он хохотом, – то что же станется со старикашкой Джонсоном? Он просто уйдет и повеситься на крюке от собственной своей картины, как я полагаю!

Одному только небу известно, как мне наконец удалось овладеть собой. Хотя и оправившись от первого впечатления, я все-таки продолжал молчать, но уже по другой причине. Прилив новых волнений сковал мне язык. Раффлс дал маху, Раффлс дал маху! Не попытаться ли мне? Или слишком уж поздно? Неужели нет способа?

– Прощай покамест, – проговорил Краггс, бросая последний взгляд на картину, перед тем, как свернуть, – до той поры, пока мы не доберемся до Брисбана.

Каково было мое положение, когда он запер ящик!

– В последний раз, – сказал он, опуская ключ снова в карман. – Теперь она отправится прямо на пароход, в каюту.

В последний раз! Когда бы я мог отправить этого человека в его Австралию без его драгоценности! Когда бы мне удалось выполнить то, чего не смог Раффлс!

Мы вернулись в другую комнату. Я не имею ни малейшего понятия, как долго мы еще беседовали и о чем. Виски и содовая вода поспели как раз вовремя. Я еле дотрагивался до них, но он пил без устали, и я оставил его еще задолго до одиннадцати в совершенно бесчувственном состоянии. Последний поезд отходил из Ватерлоо к Эшеру в 11:50.

Я нанял извозчика до дома. В отель я вернулся через тринадцать минут и поднялся наверх. Коридор был пуст, я постоял секунду на пороге гостиной, прислушиваясь к храпу, раздававшемуся изнутри, затем я бесшумно отпер дверь хозяйским ключом, который мне весьма нетрудно было захватить предварительно с собой.

Краггс ни разу не пошевельнулся, он растянулся на софе и почти совершенно заснул, но все еще не слишком крепко для меня. Я намочил свой носовой платок в хлороформе, принесенном с собой, и наложил ему осторожно на рот. Два или три хриплых вздоха, и человек этот оцепенел.

Я отнял платок, вытащил из его кармана ключ от футляра, и менее чем через пять минут ключ был уже обратно положен на место, а картина запрятана в тулью моей шляпы. Прежде чем уйти прочь, я таки выпил виски с содовой водой.

Я застал поезд, и не только застал, а мне пришлось еще минут с десять с трепетом прислушиваться в отделении для курящих первого класса с каким-то бессмысленным ужасом ко всякому звуку шагов на платформе, вплоть до самого отхода поезда. Наконец, когда поезд тронулся, и огни Ватерлоо исчезли позади меня, я мог откинуться на сиденье и закурить сигару.

Несколько человек возвращались из театра. Я как сейчас могу припомнить их разговор. Они были недовольны увиденным только что спектаклем. Это была одна из последних опер Савуа, и они с увлечением говорили о днях «Пинафора» и «Терпения». Один из них сквозь зубы начал напевать мотив, возбудивший немедленно спор, откуда этот отрывок: из «Терпения» или из «Микадо»?

Все они вышли в Сербитоне, и я на несколько восхитительных минут остался наедине со своим сокровищем.

Подумать только – мне удалось сделать то, что сорвалось у Раффлса!

Из всех наших предприятий это было первым, в котором я играл главную роль, и из всех наших дел это последнее было, в конце концов, наименее бесчестным. Правда, оно не давало покоя моей совести, но ведь я же ограбил вора, – этим решительно все сказано. И я сделал это сам, собственноручно, ipsе еgomеt! [4] Это я сам (лат.).

Я представлял себе Раффлса, его изумление и восхищение. В будущем он станет ценить меня немного больше, и это будущее должно сделаться совершенно иным.

Имея две тысячи фунтов наличными, можно отлично стать честным человеком, – и все это благодаря мне!

В один прыжок я очутился на Эшерской платформе и нанял единственный запоздалый кэб, стоявший тут у моста. Я достиг Брум-Голля весь в лихорадке, как только мог тише поднялся наверх и увидел, что входная дверь отворяется в тот момент, когда я поднимался по лестнице.

– Так я и думал, что это ты, – весело приветствовал меня Раффлс. – Все обстоит как нельзя лучше. Тебе приготовлена постель. Сэр Бернард ждет тебя наверху, чтобы пожать твою руку.

Его хорошее настроение разочаровало меня. Впрочем, я знал этого человека: он принадлежал к числу тех, кто сохраняет самую радостную улыбку в самые черные дни своей жизни. Я слишком уже хорошо знал Раффлса в то время, чтобы ошибиться.

– Я добыл ее! – прокричал я ему в ухо. – Я добыл ее!

– Добыл что? – переспросил он меня, отступая назад.

– Картину.

– Что?

– Картину. Краггс показывал ее мне. Тебе пришлось уйти без нее. И, убедившись в этом, я решил сам до нее добраться. Вот она тут.

– Дай-ка посмотреть! – проговорил Раффлс мрачно.

Я снял свою шляпу и вынул холст с ее донышка. Пока я делал это, какой-то небрежно одетый джентльмен появился в зале и остановился, глядя на мои движения с изумленным видом.

– Довольно свеженькая для старого мастера, не правда ли? – заметил Раффлс.

Тон его был странен. Оставалось предположить лишь одно, что он завидует моему успеху.

– Так уверял Краггс. Сам я едва поглядел на нее.

– Так погляди же теперь, погляди хорошенько. Ей Богу, мне надо было получше объяснить тебе всю махинацию.

– Так это копия! – воскликнул я.

– Да, это копия, – подтвердил он, – копия, из-за которой я разрывался, гоняясь повсюду. Это копия, которую я прифрантил и спереди, и сзади так, что, по твоему собственному показанию, она произвела впечатление на Краггса и могла бы доставить ему счастье на всю жизнь, а ты впутался и ограбил его.

Я не в состоянии был произнести ни слова.

– Как вы добыли ее? – спросил сэр Бернард Дебенгам.

– Ты убил его? – спросил Раффлс насмешливо.

Я даже не взглянул на него. Я повернулся к сэру Бернарду Дебенгаму и передал ему всю историю торопливо и возбужденно, это было единственное, что я мог сделать, чтобы избавить себя от унижения. По мере того, как я говорил, я все более и более успокаивался и закончил свое повествование с меньшею горечью, высказав надежду, что в другой раз Раффлс будет сообщать мне, что он намерен делать.