Дональд Макгибни - Тридцать второй калибр

— Молодец, Баппс! Я знал, что ты сможешь! Здорово, что твои дела идут в гору.

— Что-нибудь произошло за время моего отсутствия?

— Да. «Первый национальный» телефонировал около восьми часов. Они сказали, что Хелен хочет занять довольно крупную сумму под залог ее железнодорожных акций. Они решили, что, по-видимому, это деньги для меня, и поинтересовались, могу ли я подождать несколько дней.

— И о какой сумме речь?

— Пятьдесят тысяч долларов.

— Акции столько стоят?

— Да, они стоят в два раза больше. Вот поэтому мне нужно действовать с осторожностью. Она может продать их за пятьдесят тысяч любому брокеру за пять минут.

Я присвистнул.

— Ну и ну! Пятьдесят тысяч. Должно быть, Вудс попросил ее об этом, зная, что ты охотишься за ним.

— Это начало войны. Я рассказал банку, что знаю о деньгах, и что у меня не будет никаких неудобств, если кредит задержится на пару дней. Фактически я попросил Шервуда, кассира, не выдавать кредит, пока он не увидится со мной.

В этот момент зазвонил телефон. Джим взял трубку.

— Алло… Да… Вудс? … Где вы? … Понимаю … Точно в восемь тридцать? … Буду там … Да, я понимаю, я буду там.

Он повесил трубку и весело взглянул на меня.

— Туфли начинают жать, Баппс. Вот и Вудс. Он просил меня поговорить с ним наедине — в загородном клубе точно в восемь тридцать. Сказал, что хочет видеть меня из-за дела, которое касается нас двоих.

— Он попросил тебя о разговоре наедине?

— Да. Он ясно сказал, что я должен прийти один и точно в срок.

— Джим, — возразил я, — ты не можешь идти туда один. Встречаться с этим человеком наедине чертовски опасно.

— Баппс, никакой опасности нет, к тому же я буду не один — со мной пойдет Хелен.

Он вынул из нижнего ящика стола кожаный портфель и сложил в него письма и телеграммы.

— Я в его присутствии покажу Хелен, что он за человек: что вся его любовь к ней объясняется только деньгами, которые я ей дал. Они нужны, чтобы спасти его шкуру. Я искореню из ее сердца все чувства, которые у нее были к нему. Я думаю, что после этого она не только вернется ко мне, но и полюбит меня еще больше. Неважно, насколько придется рассечь руку или ногу, если при быстрой и искусной операции они срастутся снова, став еще лучше, чем раньше. Думаю, я выиграю, Баппс.

— Но все же я считаю, что тебе лучше прихватить оружие — вдруг он выкинет какой трюк.

— Раз ты так хочешь, то я так и сделаю. Хотя, что бы ни произошло, использовать его не буду.

Я вышел из офиса, обеспокоенный мыслями о том, что Джим собирается встретиться с таким опасным и отчаянным человеком, как Фрэнк Вудс. Когда парень такого толка видит, что на горизонте маячит тюрьма, он способен на все. Да и сама Хелен, учитывая, что она без ума от него, может стать еще одной опасной деталью. Мне совсем не нравилось, как выглядит ситуация.

Я забрался в машину и медленно поехал по мокрой, скользкой улице. Лобовое стекло было усеяно каплями дождя, так что я опустил его, чтобы лучше видеть дорогу. [6] В автомобилях тех времен можно было так сделать. Осенний дождь бил мне в лицо, смывая мрачные мысли. В конце концов, никто не станет совать голову в петлю палача, как бы он не был мстителен. Ведь мы живем в двадцатом веке, когда никто не может намеренно нарушать закон. Фрэнк Вудс не стал бы публично приглашать Джима на встречу, если бы собирался причинить ему вред. Узнав, насколько осведомлен Джим, и поняв, что игра окончена, Фрэнк тихо покинет город. Конечно, Хелен разочаруется в Вудсе, узнав о его недобросовестности и мошенничестве. Ведь ни одна женщина, тем более такая гордая, как Хелен, не может узнать, что была обманута, и не возненавидеть одурачившего ее человека.

Я остановился на Юниверсити-Юнион и обнаружил, что игровая комната переполнена игроками в бридж. Послеобеденный дождь заставил гольфистов переключиться на карты. Один из них, а именно Терри О'Коннел, как раз уходил, и я занял его место. Я играл до семи, а затем отправился домой поужинать. Дождь прекратился, и прохладный свежий ветер вызвал рябь на лужах и быстро высушил тротуары. Намечавшийся зябкий вечер не испортил моего настроения — я предвкушал теплый уют своего кабинета и хорошую книгу.

Я только что закончил свой одинокий ужин (мать не выходила из своей комнаты), и я устроился перед камином, в халате и тапочках, когда раздался телефонный звонок. Отложив книгу, я попытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы остаться дома, если это мои засидевшиеся за бриджем приятели хотят, чтобы я вернулся в клуб. Но на том конце провода был совсем незнакомый голос.

— Мистер Томпсон?

— Да.

— С машиной вашего зятя произошел несчастный случай.

— Что? Где? Кто говорит? — задыхаясь, выпалил я.

— Говорит капитан Уэдсворт из полицейского участка северного округа. Ваш зять попал в аварию на втором мосту по Блендесвилл-роуд. И мистер, и миссис Фельдерсон тяжело ранены.

— Где они? — с трудом выдавил я, страх пережал мне горло.

— Их доставили в госпиталь Святой Марии.

Я отшвырнул телефон и спешно принялся одеваться. Я выбежал, сел в машину, и помчался через тьму мокрых улиц, не обращая внимания на ограничения скорости. Вырвавшийся из серой мглы корпус госпиталя маячил освещенными окнами. Взбежав по лестнице, я направился прямиком в кабинет врача. Там беседовали три медсестры.

— Вы можете сказать мне, где находятся мистер и миссис Фельдерсон?

— Это те люди, что попали в аварию?

Я кивнул.

Одна из медсестер провела меня в большую палату на втором этаже. Когда мы подходили к двери, оттуда вышел молодой интерн (так сказала мне медсестра). Он задумчиво протирал очки.

— Я — Уоррен Томпсон, зять мистера Фельдерсона, — объяснил я. — Скажите, насколько серьезно пострадали мистер и миссис Фельдерсон?

Он водрузил очки обратно на нос и с сочувствием взглянул на меня.

— Мистер Фельдерсон мертв, а миссис Фельдерсон при смерти.

Чувствовали ли вы когда-нибудь, что весь мир остановился? Со мной именно это и произошло, когда я услышал, что умер Джим. Должно быть, я на несколько минут обезумел, во всяком случае, мне сказали, что я вел себя соответственно.

Трагические новости порой притупляют чувства — это как онемение после потери конечности, когда боль проявляется лишь спустя какое-то время. Но что касается меня, то известие о смерти Джима моментально пронзило мой мозг. Оно так сильно било по моим чувствам, что меня просто свело. Я чувствовал, будто бы умер я сам, и мой дух, лишенный солнечного света жизни, уносится в адскую тьму. В моей голове эхом отзывалось: «Джим мертв; здоровый, счастливый, добродушный Джим — мертв».

Они дали мне что-то, думаю, аммиак, и в моей голове начало проясняться.