Джон Карр - Убийство в музее восковых фигур

Вот чего он боялся. Шомон снова сделал нетерпеливый жест, но Бенколин остановил его. Ухватившись рукой за подбородок, детектив с возрастающим интересом наблюдал из-под набухших век за Августином.

– Вы никогда не усмехались, глядя на посетителей музеев восковых фигур? – заторопился старик. – Иные заговаривают с восковыми фигурами, принимая их за живых людей… – Он взглянул на Бенколина, который согласно кивнул. – А другие, наоборот, принимают стоящих неподвижно таких же посетителей, как они, за экспонаты и вздрагивают, стоит тем пошевелиться… Ну так вот, в моей Галерее ужасов есть фигура мадам Люшар, – вы ведь слышали об этой убийце?

– Я сам отправил ее на гильотину, – коротко отозвался Бенколин.

– Ага! Вы понимаете, мсье, – взволнованно продолжал Августин, – некоторые из фигур – мои старые друзья. Я с ними разговариваю. Я их люблю. Но эта мадам Люшар… Я ничего не мог поделать, даже когда лепил ее. Я видел, как зло под моими пальцами обретает форму в воске. Это был шедевр, но он пугал меня. – Его передернуло. – Она стоит у меня в Галерее ужасов, такая хорошенькая, скромно сложив ручки – ну прямо невеста, – в меховой горжеточке и маленькой коричневой шляпке… И вот однажды ночью, несколько месяцев тому назад, закрывая музей… клянусь вам – я видел, как мадам Люшар в своей меховой горжетке и коричневой шляпке идет по залитой зеленым светом галерее!…

Шомон стукнул по столу кулаком.

– Пойдемте. Он сумасшедший! – воскликнул он в отчаянии.

– Да нет, конечно, мне просто показалось… Она стояла на своем обычном месте. Но вы, мсье, – Августин пристально взглянул на Шомона, – вы лучше послушайте, потому что это имеет к вам отношение. Мадемуазель, которая пропала, вы говорите, была вашей невестой? Ну что ж! Вы спрашиваете, помню ли я вашу невесту. Я вам отвечу. Она пришла вчера, примерно за полчаса до закрытия. В главном зале находилось всего два-три человека, и я обратил на нее внимание. Я стоял у двери, которая ведет вниз, в Галерею ужасов; она поначалу подумала, что я сделан из воска, и с любопытством меня разглядывала. Красивая девушка, ничего не скажешь… Потом, разобравшись что к чему, она спросила у меня, где сатир.

– Какой еще сатир? – выдохнул Шомон. – Что она имела в виду?

– Одну из фигур в галерее. Но послушайте! – Августин наклонился вперед. Его седые усы и бакенбарды, обтянутое сухой кожей костлявое лицо с бледно-голубыми глазами – все дрожало от искреннего возбуждения. – Она поблагодарила меня и направилась вниз, а я решил пойти ко входу – посмотреть, сколько еще до закрытия. Уходя, я бросил взгляд назад… По обе стороны лестницы тусклый зеленоватый свет отражался от грубых каменных стен. Мадемуазель была почти у самого поворота, я слышал ее шаги и видел, как она осторожно идет по ступенькам. И потом, я мог бы в этом поклясться, я увидел на лестнице еще одну фигуру, которая молча шла за ней… Это была восковая фигура мадам Люшар, убийцы с топором из моей галереи, в ее меховой горжетке и маленькой коричневой шляпке.

Сухой, надрывный, звенящий голос оборвался. Шомон скрестил руки на груди.

– Вы либо отъявленный мерзавец, – сказал он резко, – либо и в самом деле сумасшедший.

– Спокойно! – вмешался Бенколин. – Скорее всего, господин Августин, вы видели живую женщину. Вы не проверяли?

– Я испугался, – с несчастным видом ответил старик; казалось, он вот-вот разрыдается. – Но я знал, что никого похожего за весь день в музее не было. Я так испугался, что не смог заставить себя догнать и взглянуть ей в лицо: я боялся увидеть восковые черты и стеклянные глаза. Я отправился ко входу и спросил дочь, которая дежурила у дверей, не продавала ли она билета женщине, похожей на мадам Люшар. Она была уверена, что не продавала.

– Как же вы тогда поступили?

– Пошел к себе и выпил бренди. Меня преследуют простуды. Я не выходил из комнаты до закрытия…

– Значит, вы в тот день не проверяли билеты?

– Было так мало посетителей, мсье… – Старик шмыгнул носом и потускневшим голосом продолжил: – Я вам первым рассказываю об этом. А вы говорите, я сошел с ума. Возможно. Не знаю. – Он опустил голову на руки.

Немного подождав, Бенколин поднялся, надел мягкую темную шляпу, скрывавшую его узкие непроницаемые глаза; от крыльев носа к уголкам его рта пролегли глубокие морщины. Он сказал:

– Поедем в музей.

Мы вывели Августина, который, казалось, не видел ничего вокруг, обратно в шумное кафе, где мелодия танго все еще звучала с убийственной силой. Мои мысли вернулись к тому первому человеку, которого мне показал Бенколин, – с кривым носом и странными глазами. Он сидел в том же углу, между пальцами дымилась сигарета, и, судя по неестественной позе и помутневшему взору, он был пьян. Девушки оставили его. Он взирал на высокую стопку блюдец на столе перед собой и криво улыбался.

Когда мы поднялись по лестнице на улицу, крикливые огни площади уже несколько поблекли. Огромная каменная арка Сен-Мартен черной глыбой высилась на фоне небес, ветер рвал потрепанные рыжие одежды деревьев и гнал по мостовой мертвые листья, отчего казалось, будто по улице шаркают маленькие торопливые ножки. В окнах редких кафе официанты переворачивали стулья. Двое нахохлившихся полицейских, о чем-то беседовавших на углу, отдали Бенколину честь. Мы перешли бульвар Сен-Дени и повернули направо, на Севастопольский. Мы никого не встретили, но меня не оставляло чувство, что из-за всех дверей за нами наблюдают, что при нашем приближении вжимаются в стены какие-то мрачные фигуры и что, когда мы проходим мимо опущенных жалюзи, там, в этих крошечных островках света, на мгновение прекращается какая-то тайная, не для посторонних глаз, деятельность.

Улица Сен-Апполин – коротенькая и узкая, и ставни на домах там замкнуты так тщательно, словно за ними происходит что-то запретное. На углу находится шумный бар с танцевальным залом, и за его грязноватыми шторами еще мелькали тени; больше на всей улице не было ни одного проблеска света, за исключением освещенного номерного знака на доме 25. Прямо напротив него мы остановились перед высоким порталом с витыми каменными колоннами и обитыми железом дверями. Давно не чищеная вывеска с золотыми, почти неразличимыми в полутьме буквами гласила:

«Музей Августина. Коллекция чудес. Основан Ж. Августином в 1862 году. Открыт с 11 до 17 и с 20 до 24».

В ответ на звонок Августина громыхнул засов и дверь отворилась. Мы очутились в маленьком вестибюле, по-видимому открытом днем для публики. Он освещался несколькими пыльными электрическими лампочками, расположенными на потолке в форме буквы А. Позолоченные надписи на стенах повествовали об ужасах высшего качества, поджидающих нас внутри, и о познавательном значении наглядного ознакомления с пытками испанской инквизиции, с мученичеством первых христиан, растерзанных львами, и с рядом знаменитых людей в момент, когда их закалывали, пристреливали или душили. Наивность этих объявлений не умаляла их заманчивости. Человек, не способный возбудить в себе здоровое любопытство ко всему ужасному, должен умереть и получить право на похороны. Из всей нашей компании, как я заметил, на все эти надписи с наибольшим интересом посматривал, казалось бы, самый трезвый и прозаичный из нас – Шомон. Когда он считал, что на него никто не смотрит, его карие глаза впитывали каждое слово.