Рональд Нокс - Все еще мертв. Фальшивые намерения

– Значит, вы не придаете никакого значения анонимному письму? – спросил Бридон.

– Никакого, мистер Бридон. Полагаю, и вы тоже. Не спорю, где-нибудь в Бэнтри найдется немало безработных шахтеров, которые терпеть не могут всех богачей и особенно помещиков. И среди них, наверняка, есть люди, скажем так, не вполне адекватные, от кого лучше держаться подальше. А наша система образования, которой мы все так гордимся, обучает каждого из них письму, не научив при этом думать. Между тем, мистер Бридон, у сумасшедших часто наблюдается невероятная страсть к писанию: они не могут спокойно видеть клочка бумаги без того, чтобы что-нибудь на нем не накарябать. А поскольку друзей у них мало, они обычно пишут тем, чье имя встретили в газетах; и, разумеется, поливают их грязью, потому что это первая и самая естественная вещь, которая приходит им в голову. Для того чтобы работать врачом в Блэруинни, нужно в первую очередь быть психиатром.

– Но и среди горцев тоже есть немало сумасшедших, верно? – произнесла Мэри.

– Разумеется, это прямой результат близкородственных браков. Подобное часто случается в изолированной местности, миссис Хемертон. Но Макуильям, если вы имеете в виду его, человек столь же здравомыслящий, как вы и я. Все эти рассказы про его паранормальные способности исходят от соседей. Сам он никогда не говорил ничего подобного и не проявлял таких наклонностей, насколько мне известно. По правде говоря, теперь, когда Макуильяма окружила толпа столичных репортеров и глупых женушек, которые кудахчут вокруг него как наседки, было бы вполне извинительно, если бы он и сам начал в это верить. Но ничуть не бывало, Макуильям так же благоразумен и практичен, как и прежде.

– Да, он мне тоже понравился, когда мы виделись сегодня утром, – заметил Бридон. – Но признайте, доктор, все-таки трудно объективно судить о деле на основании неподтвержденных показаний одного-единственного свидетеля, особенно в Лондоне, где его никто не знает.

– А что, у вас в Лондоне верят в ясновидение? – усмехнулся доктор Парвис.

– Какое это теперь имеет значение? – заметила Мэри Хемертон, и в ее голосе прозвучали раздраженные нотки. – По-моему, мы все страдаем чрезмерным любопытством. В конце концов, в жизни полно вещей, о которых мы никогда не узнаем. Лучше оставить все как есть.

– Как же можно обойтись без любопытства? – возразил доктор. – Это характерная черта человеческой натуры. Отнимите у нас любопытство, и мир окажется во власти белых муравьев.

– Люди всегда проявляют любознательность, если речь заходит о деньгах, – добавил ее муж. – Но я бы не хотел продолжать данную тему, чтобы не нервировать мистера Бридона. Что касается вас, доктор, я никогда не понимал, почему вам так трудно поверить в ясновидение. Ведь это лишь вопрос времени, разве нет? Вы читали книгу «Эксперимент со временем»?

– Я не силен в физике, – вставил Бридон, – но даже если вы не верите в ясновидение, доктор, то, по крайней мере, должны допускать галлюцинации. Если бы я проводил эксперимент со временем, то в первую очередь хотел бы убедиться, что во вторник брат миссис Хемертон был все еще жив. Мне кажется невероятным, что Колин мог бродить так долго и не оставить никаких следов. Должен же найтись хоть кто-то, кто его видел и может удостоверить его личность. Надо только отыскать эти следы.

– Вы приехали с Юга, мистер Бридон, – заметила Мэри, – и вряд ли представляете, насколько безлюдны наши места, особенно если отойти на пару миль в сторону холмов. Колин всегда любил уединение и часто бродил по холмам в одиночестве. Вероятно, после возвращения из круиза у него началось умственное расстройство – переживания из-за той аварии, – и он машинально отправился в знакомые ему места, стараясь держаться подальше от людей.

– А в итоге оказался на большом шоссе? Это требует объяснения.

– Может, на время его разум прояснился, и он вспомнил путь домой. Или двинулся туда по наитию, как поступают животные. Доктор Парвис, вы говорили, что интересуетесь подобным. Как по-вашему, могло такое быть?

– Я бы не сказал, что это самое правдоподобное объяснение того, почему Колин так неожиданно исчез, а потом вернулся, чтобы умереть от переохлаждения. Сомневаюсь, миссис Хемертон, чтобы он смог протянуть целых четыре дня, с субботы по среду, без еды и без посторонней помощи. У вашего брата, знаете ли, было неважное здоровье. Меня бы не удивило, если бы его нашли мертвым в понедельник, но в среду… Тут я, скорее, согласен с мистером Бридоном: не представляю, как он мог прожить столько времени, не имея пищи и места для ночлега.

– О, вы безнадежны! – рассмеялась Мэри. – Всем известно, что если уж доктор Парвис составил какое-то мнение, то не изменит его. А он верит в Макуильяма, только Макуильяма и ни в кого, кроме Макуильяма! Ладно, джентльмены, позвольте вас временно покинуть: хочу сходить наверх и посмотреть, как там папа. Но потом я вернусь, не то вы никогда не закончите свою шахматную партию.

Пожалуй, на свете есть мало занятий, которые так же увлекательны в первые минуты и так же скучны в оставшееся время, чем наблюдение за игрой в шахматы. Игроки на ваших глазах превращаются в застывшие фигуры. Они почти не меняют позы, лишь изредка выпрямляя спину или наклоняя голову. Кажется, будто душа покинула их тело. Даже взгляд застыл, прикованный к игрушечным фигуркам на доске. Все их действия, подчиненные умственной работе, перестают быть похожими на действия людей и больше напоминают механические жесты автомата или поведение двух марсиан, состоящих только из щупалец и мозга и лишенных эмоций. В этой схватке интеллектов их волнует только чистое искусство – потому что где вы видели шахматистов, играющих за деньги? – и они излучают мыслительные волны, заставляя вас буквально слышать, как работает их разум, пощелкивая, словно счетчик у таксиста. И хотя внешне соперники выглядят одинаково, их подлинная суть проявляется в манере игры, поскольку даже в шахматах люди ведут себя по-разному. Винсент Хемертон предпочитал открытый и раскрепощенный стиль. Он хмурился, бормоча себе под нос: «Нет, так не пойдет», – и его рука подолгу застывала над фигурой, после чего он снова погружался в размышления. Когда ход переходил к оппоненту, Хемертон постоянно переводил взгляд с доски на его лицо и опять с лица на доску, точно пытаясь прочитать мысли своего противника. Доктор, наоборот, сидел с бесстрастным видом, однако ходил всегда быстро и решительно, передвигая фигуры так стремительно и легко, будто их перемещение не являлось следствием долгих и тщательно взвешенных решений. Ожидая хода партнера, он спокойно смотрел перед собой в пространство, словно ему было проще иметь дело с воображаемой доской, а не с реальной, стоявшей перед ним на столике.