Николай Животов - Убийца

– Вот Коркин, – произнес директор, показывая на лежавший на третьей постели высохший полутруп.

– Это мой Илья, толстый, живой, веселый? – вскричала Елена Никитишна.

Теперь она переменилась ролями с директором; последний не узнал ее и спорил, а она не узнала мужа и готова была драться.

– Вы ошибаетесь, господин директор, вы перепутали! Покажите мне моего мужа!

Эти пререкания походили со стороны на спор умалишенных, и нельзя было разобрать, кто же из них, в самом деле, здоровый и кто безумный.

– Нет, нет, ни одной черты лица Ильи! Не он, не он, – твердила Коркина. – Это ошибка, покажите мне его.

– Перестаньте, сударыня, вы по себе должны видеть, как болезнь меняет человека. Этот больной много выстрадал.

Елена Никитишна упала к ногам больного и зарыдала.

– Илья, Илья, что сделал с нами этот проклятый Макарка-душегуб! – вскрикнула Коркина.

При последнем слове больной вздрогнул и открыл глаза.

– Илья, мой ненаглядный, бедный Илья, – застонала Елена Никитишна, рыдая.

– Где Макарка? – прошептал больной, приподнимая голову.

– Смотрите, он очнулся, приходит в сознание, – произнес директор.

– Илья, Илья, ты не узнаешь меня?

– Где Макарка? – повторил больной. – Я иду к нему. – И он сделал движение, чтобы встать.

– Успокойтесь. Тут только ваша жена.

– Жена? Елена?!

– Я, я… – бросилась к нему Елена Никитишна… – Милый!..

– Нет, это белая корова мычит! М-м-му!!.

– Осторожней, отойдите от него, – произнес директор.

– Дайте Макарку мне, – произнес больной громче.

– С ним повторяется припадок, отойдите!

– Дайте его, – закричал больной и сел на постели. – Где он?

– Тише, тише…

Больной вскочил и побежал по комнате. Двое служителей стали его ловить.

– Надо надеть рубашку, – произнес директор.

– Ради бога, не надо, – взмолилась Елена Никитишна.

– Не справиться с ним. Укладывайте его скорее!

Между тем больной приходил все больше в ярость и начал неистовствовать. Его повалили на пол, и четверо санитаров с трудом сдерживали. У него выступила пена изо рта.

– Сильный припадок, очень опасный для больного.

Коркин все бился и, после десяти минут исступления, медленно стал стихать. Его перенесли на постель. Елена Никитишна стояла в ногах со слезами на глазах.

– Ильюша, Ильюша, кто мог бы подумать это!

Больной уставил на нее глаза.

– Нет, не похожа, – прошептал он, – она не придет. Кто она?

– Ильюша! Ведь это я, твоя Елена, я навсегда к тебе пришла! Я не уйду больше!

Больной отрицательно покачал головой.

– Нет, не она. – Он закрыл глаза и тяжело дышал.

– Доктор, – умоляла Елена Никитишна, – скажите, надежда еще не потеряна?

– Почти. В его положении выздоровление более чем трудно.

– Но бывает?

– В моей практике я не помню.

– Вы позволите мне остаться возле него?

– Ни в коем случае!

– Тогда позвольте мне увезти его в частную больницу.

– В таком положении это невозможно. Подождите, если поправится немного…

Звонок возвестил окончание приема, и Елена Никитишна вместе с другими посетителями должна была выйти. Эти два часа, проведенные у мощей Ильи Ильича, открытие, которое она сделала в зеркале относительно себя самой, безнадежность умирающего мужа – все вместе уничтожило без следа тот подъем духа, который привезла она от Галицкого. Опять она дошла до отчаяния, опять ломала руки, тряслась и не находила покоя. Это последнее, что она теряла! Больше терять нечего, но и надеяться не на что! Впереди ничего! Галицкий уверял, что она нужна мужу, но вот, оказывается, что и здесь ей нечего делать.

– Куда же идти?

Елена Никитишна взяла извозчика и поехала за заставу. Ей было решительно все равно, куда ехать. Часа полтора возил ее извозчик, пока она увидела знакомые места. Но какие перемены? Точно после великих событий. Их дом заколочен, на дверях замки и печати. Дом Макарки тоже запечатан. Дом Петухова с закрытыми ставнями. Словно вымерли все после чумы. Макарка хуже эпидемии опустошил заставу.

Что делать, куда идти? Попробовала Елена Никитишна заходить в несколько мест, но никто не узнавал ее. Рекомендоваться ей не хотелось. Пошла в полицию – там тоже потребовали документы.

– Однако, где же я буду ночевать? В гостиницу без паспорта тоже не пустят.

После долгого раздумья Елена Никитишна решила ехать назад к доктору, у которого, вероятно, есть уже ответ от Галицкого. Пусть он позволит хоть в коридоре где-нибудь приютиться поблизости от мужа. Опять поплелся извозчик со странною старухою. Ее почему-то все находили странною, а не просто старушкой. Это еще обиднее. Уже совсем вечерело, когда Елена Никитишна вторично добралась до больницы для умалишенных. Директора не было дома. Дежурный фельдшер разрешил подождать.

– Нельзя ли справиться, как положение Коркина?

– Плохо, как и прежде.

– А все-таки пошлите справиться.

– У нас не дают справок… Много больных, когда же тут справляться!

Елена Никитишна поместилась в уголке кожаной кушетки и, съежившись, совсем ушла в себя. Кажется, ей теперь еще хуже, чем было до сих пор! Раньше ее мучила совесть и, когда она решилась искупить свои грехи самоистязанием, совесть утихла. А теперь ей было еще невыносимо жаль Илью Ильича, и она ничего не могла сделать, чтобы облегчить его страдания.

– Директор приехал, пожалуйте, – сказал ей сторож.

Она пошла медленной, ленивой походкой наверх в квартиру директора.

– Боже, я, кажется, сама схожу с ума…

– Ответ получен, – встретил ее директор, – и самый утешительный. Галицкий просит сделать все возможное для вас. Если угодно, можете завтра взять вашего мужа в частную больницу, ему там будете лучше.

– Позвольте мне еще раз взглянуть хоть на мужа.

– Это вне правил, но, в виде исключения, извольте.

– Благодарю вас.

– Сторож, позовите дежурного фельдшера, он вас проводит.

Через минуту фельдшер явился.

– Вы к кому?

– К Коркину, в семнадцатую палату.

– Его уже нет там. Он в покойницкой.

– Как?! Разве…

Елена Никитишна не могла выговорить «умер».

– Скончался.

Елена Никитишна, как подкошенная, свалилась на руки подбежавшего директора.

Густерин и следователь вошли к главному врачу больницы.

– Что случилось? – спросили они в один голос еще на пороге кабинета.

– Чудовищный организм у вашего преступника! Представьте, что нет никакой возможности его захлороформить! Мы перепробовали все средства, и, как только усыпим его, приготовимся усыплять, он просыпается и кричит «не режьте меня!». Мы боялись усилить дозу усыпления, чтобы не убить его, и должны были отказаться от операции; без анестезии невозможно сделать операцию, он не перенесет.