Александр Цеханович - Русский Рокамболь

— Это почему?!

— Обстоятельства эти касаются лично меня.

— Вы сегодня как-то странно изъясняетесь!..

— Может быть.

Померанцев теперь только пристально поглядел на говорившего и заметил его бледность и какой-то растерянно-зловещий взгляд.

Но он счел нужным не обратить на это внимание и бросил:

— Аппарат с вами?

— Со мной.

— Снимок есть?

— Нет…

— Почему?

— Я не успел…

— Покажите мне аппарат.

Андрюшка полез в карман. В комнате было тихо как в могиле, казалось, этот угол был отделен от всего остального мира крепкими, саженной [4] Сажень — русская мера длины, равная 2,13 м. толщины стенами. Дверь «особенного устройства» была крепко заперта.

— Ну, скорей! — раздраженно крикнул Померанцев.

Андрюшка молча вынул что-то блестящее, похожее тоже на трубку, щелкнул, и Померанцев, слабо крикнув, упал в кресло около стола.

Из виска его тонкой струйкой потекла кровь, а голова бессильно упала на грудь. Но он еще дышал. Тогда Андрюшка отскочил к двери, запер ее на замок и, подойдя к раненому, опять приставил к виску его дуло небольшого пистолета. Опять раздался щелчок. Померанцев вздрогнул, вытянулся и застыл.

Совершив свое страшное дело, Андрюшка кинулся обыскивать труп. Найдя в боковом кармане увесистый бумажник, он вынул из него часть денег, а часть оставил.

Быстро переглядев находившиеся там бумаги, он взял из них тоже не все. Затем стал осторожно подбирать ключи из связки к многочисленным ящикам письменного стола.

Несколько раз лицо его вспыхивало адской радостью, когда наталкивался на документы, касающиеся графа Радищева.

Работа шла успешно. В одном из ящиков он нашел громадную сумму денег. Он взял две трети ее, а остальные оставил. В ящиках, отбирая бумаги, он старался не нарушать порядка, а, напротив, оставляемое приводил в самый симметричный вид и по осмотре замыкал каждый ящик.

Сзади него, вытянувшись, холодел труп его жертвы, но это ничуть не смущало адское спокойствие преступника. Он продолжал работу; но вот вдруг страшная бледность разлилась по его лицу.

В дверь кто-то постучался.

Он застыл неподвижно. Стук повторился еще раз, еще, еще и… смолк.

Целые полчаса Андрюшка простоял в оцепенении, потом снова принялся за работу, рассчитав, что это, должно быть, кто-нибудь приходил к Померанцеву и, убедившись, что его нет дома, ушел. Оставалось оглядеть еще два ящика и комод около постели в другой комнате — в спальне.

Но в этих двух ящиках лежали золотые часы и несколько других золотых вещей. Опять-таки не нарушая порядка, Андрюшка взял несколько наиболее ценных предметов, поправил остальные, прикрыл замшей, как было, и запер ящик.

Окончив с этим, он заметил, что карманы его топырятся от ассигнаций, бумаг и вещей. Он плотнее запахнул пальто, погляделся в трюмо и, найдя, что в фигуре его нет ничего подозрительного, поправил шляпу, взял трость и подошел к трупу.

Злополучный «всезнай» уже окоченел.

Андрюшка сел к столу около дивана и принялся рассматривать бумаги; некоторые из них он комкал и откладывал в карман брюк, а другие читал.

Из этих последних он узнал, что граф Иероним Радищев имел сына Павла, моложе его всего только на полтора года, и выглядит он как он — Андрюшка.

Потом он узнал, что баронесса фон Шток — тетка графа, а мальчик, которого он фотографировал, незаконный сын графа, находившийся на попечении доброй старухи.

Всего этого было для Андрюшки вполне достаточно, чтобы сориентироваться на первый раз.

Выждав еще несколько минут, он подошел к трупу, вложил ему в руку револьвер, которым он был убит… и выронил его на пол с тем, чтобы, падая, он принял как раз то положение, какое должен был принять, выпав из опустившейся руки самоубийцы.

Затем он приблизился к двери, задыхаясь от волнения постоял около нее; потом разом, но тихо повернул ключ, отворил дверь, вышел в коридор, плотно прикрыл ее и, не замеченный никем, дошел до лестницы, спустился и вышел на улицу.

Наняв первого попавшегося извозчика, он велел ему почему-то ехать к «Пяти углам», там пересел на конку, потом на другую и, когда убедился наконец, что за ним нет погони, вздохнул свободно. Теперь он покажет себя!

— Теперь все счастье у меня в руках! — бормотал он, шагая где-то по Шестой улице Песков и радостно блистая своими мрачными глазами.

В комнатке двух швей, нанимаемой от хозяйки, слышен был шум колеса машинки, несмотря на воскресный день. Софья Николаевна, старшая сестра, оканчивала срочную работу. Наташа, только что вернувшаяся с прогулки из сквера, задумчиво сидела у окна, глядя на грязный двор, а в особенности на черное отверстие дверей квартиры сапожника.

Она глядела и думала о странном обстоятельстве, как такой знатный человек, как граф Радищев, одновременно служит в качестве подмастерья.

«Тут, должно быть, какая-нибудь ужасная тайна», — решила молодая девушка, и ей стало до слез жаль этого бедного графа, принужденного принимать такое превращение. Что бы не дала она, чтоб извлечь его из этой грязи помочь ему облегчить его страдания! Но что же она могла сделать, бедная, ничтожная белошвейка?

Но как она любит его теперь, как неотступно стоит перед ней прекрасный образ этого молодого страдальца, и, может быть, не за себя, а за других. «Да, вернее всего, что за других», — решила она.

Но как же теперь поступить ей с работой? Завтра Соня заставит ее идти туда, а она не может, потому что обещала ему.

Наташа искоса поглядела на суровое исхудалое лицо сестры, деловито склоненное над снующей иглой машинки.

«Как сказать ей? Она рассердится, она подумает, что я это из каприза. А рассказать ей свою тайну я тоже не смею. Он и это запретил мне. Что же делать? Обмануть Соню, но от графини могут прислать. Чем же она может тогда отговориться?»

Молодая девушка задумалась еще глубже и решила переговорить, во всяком случае, с сестрой.

— Соня, — тихо сказала она.

Швея за шумом колеса не слыхала.

— Соня! — повторила она громче.

Сестра вопросительно подняла голову и взглянула на цветущее молодое лицо Наташи своими тусклыми, немного покрасневшими глазами.

— Что тебе?

Наташа подбежала к ней и обвила ее шею руками.

— Сонечка, милая, дорогая…

— Ну что? Что? — ласково спросила сестра, высвобождаясь из ее объятий.

— Сонечка! — начала опять Наташа, и голос ее зазвенел как струнка. — Сонечка, родная, прости меня!

— В чем?

— Ты рассердишься…

— Да ну же, говори! Что за глупости! В чем дело?..

Наташа совсем прильнула к сестре и на ухо, словно в комнате был кто-нибудь посторонний, шепнула:

— Соня, роднуша моя, я завтра не пойду к графу…

— Это почему?

— Так…