Марджери Аллингем - Черные перья. Работа для гробовщика [сборник]

После подобного заявления никто не возразил ей. Габриэлла привыкла давать указания почти восемьдесят лет и овладела приемами этого мастерства в совершенстве.

Остальные подошли к лестнице и образовали там две небольшие группы, перешептываясь между собой. Дэвид задержался рядом с Фрэнсис.

– Я возвращаюсь к себе в мастерскую, – сообщил он. – Меня ждет работа.

– Работа? – удивилась она.

Он кивнул:

– Да. Я начал рисунок. Портрет. И должен закончить его. Скоро увидимся. Оставайся весь вечер дома. Я тебе позвоню.

Фрэнсис промолчала, и Дэвид рассмеялся, взял ее за руку, с силой сжал, а потом повернулся и торопливо сбежал вниз по лестнице. Фрэнсис подошла к высокому окну лестничной площадки, встала на колени поверх низко расположенного подоконника, чтобы посмотреть на площадь и увидеть, как он уходит. Сгущались сумерки, и уличные фонари желтыми кругами загорелись среди синего марева. Фрэнсис не могла видеть дверь соседнего дома, поскольку она находилась за углом, зато площадь простиралась перед ней. Почерневшие деревья раскачивал ветер, а редкие прохожие низко наклоняли головы, придерживая шляпы. Полы их плащей нелепо липли к ногам или развевались знаменами. Дэвида она не разглядела и решила, что пропустила его уход. И все равно не двигалась, оставаясь в той же позе.

Знакомый пейзаж за окном был привычным и мирным даже в такой момент, когда обычные размышления давались с трудом. В голове Фрэнсис воцарился хаос из страхов и смутных впечатлений, и ей захотелось вновь стать ребенком, который у окна затевает простенькие игры. Например, считает проезжающие мимо автомобили. Это позволило бы загнать новые страхи вместе с прежними далеко в глубину сознания и немного насладиться одним лишь мгновением.

Фрэнсис не заметила, как постепенно разошлись все остальные, как не обращала внимания на проходивших мимо нее сотрудников галереи. Она стояла на коленях и неотрывно смотрела в окно почти двадцать минут, наблюдая за движением транспорта по площади. К реальности ее вернул шум, донесшийся из задней части здания. Первым признаком тревоги стал звон металлического подноса, упавшего на паркет, а потом поднялась суматоха, когда мальчик-рассыльный из офиса оповестил всех о случившемся.

В четверть пятого юноша, посланный мисс Дорсет, постучал в дверь кабинета Мейрика и вошел с подносом, на котором нес чай, бесцеремонно потребованный ранее Лукаром. Он уже приближался к столу, когда разглядел сидевшего за ним мужчину, и поднос выскользнул из его рук.

Лукар был мертв. Это смог сразу понять даже четырнадцатилетний мальчик-посыльный. Самодовольное выражение застыло на лице, и он по-прежнему восседал в кресле Мейрика. Отчетливо виднелась узкая рана в боку, где стальное лезвие проникло ему сквозь ребра, пробило грудину и поразило прямо в сердце. Лукар умер так же, как Роберт Мадригал – мгновенно и не издав ни звука. А орудия убийства, как и в прошлый раз, нигде не было.

Когда все работники галереи столпились у задней лестницы, откуда можно было попасть в кабинет, поскольку Габриэлла завладела находившимся на пути залом антиквариата, Фрэнсис, еще не до конца понимая причину возникшей суеты, внезапно увидела, как Дэвид Филд спустился по ступеням прямо под окном и быстрыми шагами пересек площадь.

В восемь часов вечера в галерее ярко горел свет, а в соседнем доме царила деятельная атмосфера, способная отвлечь внимание от любого кризиса. Когда Фрэнсис с бутылочками горячей воды пересекала холл, она не обратила внимания на человека в штатском, молча сидевшего там с видом официального лица, исполнявшего важное поручение. Даже не удостоив его взглядом, она поспешила подняться по лестнице, наверное, в двадцатый раз с тех пор, как состояние Филлиды заметно ухудшилось. Фрэнсис уже привыкла к его присутствию, и строгая внушительная фигура полисмена больше не вызывала тревоги.

Годольфин стоял на том же месте, где она его оставила. Он прислонился к перилам лестничной клетки, сложив руки там, где врач небрежно сбросил с себя плащ на балюстраду, и тоже даже не взглянул на прошедшую мимо Фрэнсис.

Холл второго этажа выглядел необычно, со всеми дверями, распахнутыми настежь, отчего открывался обзор внутреннего убранства комнат, уютного и привычного. Кипами лежали одеяла. Заранее принесенная доска для глажки белья стояла наготове. А каталки с тазами и кувшинами, выстроившиеся в коридоре у спальни больной, лишь усугубляли беспорядок. Дом 38 на Саллет-сквер перестал походить на величавую и нарядно одетую даму, превратившись в леди, носившую ночную сорочку и не полностью натянутые чулки. Отовсюду доносились перешептывания, звон глиняной посуды, шипение закипавших чайников и торопливые шаги.

Миссис Сэндерсон, повязавшая вокруг талии широкий белый фартук, чтобы поразить доктора своей эффективностью и пониманием дела, на цыпочках вышла из комнаты Филлиды с двумя свертками в руках.

– Я хочу снова нагреть эти кирпичи, – пробормотала она, встретив Фрэнсис. – Если нужно тепло, ничто не заменит разогретых в печи кирпичей. Входите, мисс. Стучаться не нужно. Бедняжка. Она по-прежнему в бреду. Но разве это удивительно? Чудо, что мы все не свалились в горячке. Даже Норриса два раза стошнило. Это чисто нервное. У многих любое недомогание в первую очередь затрагивает желудок.

Она поспешила дальше, хрустя крахмалом фартука, вниз по лестнице, а Фрэнсис вошла в спальню Филлиды.

Внутри было очень тепло. Доротея склонилась над очагом, на котором закипал небольшой медный чайник. Около кровати стоял врач, сложив руки за спиной. Фрэнсис испытывала к нему огромную благодарность. Он умел вести себя благодушно, но в то же время обладал манерами человека, чьи способности далеко превосходят заурядные, отчего метания Филлиды в постели и ее несвязное бормотание не казались чем-то пугающим и опасным.

Доротея забрала у Фрэнсис бутылочки и положила их под одеяло. Она непрерывно ворчала что-то себе под нос и фыркала, однако каждое движение было уверенным.

– Бедняжка, – сказала Доротея. – Бедняжка. Тихо! Не шумите. Глупенькая маленькая бедняжка.

Филлида выглядела постаревшей, со сморщенным лицом, посеревшими губами и заострившимся носом. Время от времени она начинала что-то говорить или, вернее, шептать как пьяная. Ее слова были неразборчивыми, но некоторые из них неожиданно звучали ясно.

– Мечта, – произнесла Доротея. – Она повторяет и повторяет это свое – «мечта». Тепла мало. Здесь недостаточно тепло. Так нельзя. У нее руки холодные, как камень.

Доктор в очередной раз стал считать у больной пульс. Затем молча засунул безвольную руку под одеяло.