Найо Марш - Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры [сборник: 26, 27]

— А теперь настало время для разговора со слугами, — обратился Аллейн к Хилари, словно опуская занавес над предыдущей сценой.

— Да. Конечно. Хорошо. Я сейчас позвоню…

— Все ведь сейчас у себя, в общей комнате для персонала, или как она у вас называется?

— Думаю, да… Наверное. Точно, они там.

— Тогда я сам туда отправлюсь.

— Мне пойти с вами?

— В этом нет необходимости. Наверное, лучше не надо.

— Аллейн! Только я умоляю вас, не надо… не стоит…

— Я буду разговаривать с ними точно так же, как с любым из гостей или с вами. Никаких предвзятых выводов, никакого предубеждения, никаких предрассудков. Обещаю.

— О, ясно. Да, да. Понятно. Ну, что же, хорошо. Но… слушайте, давайте не будем ходить вокруг да около. Без обиняков: вы думаете, что имело место насилие? Ведь думаете?

— Кровь и волосы запеклись на рабочем конце кочерги. Вам это ни о чем не говорит?

— О боже! — театрально заломил руки Хилари. — Боже, боже, боже мой! Какая же морока! Что за отвратительная, гнусная, убийственная морока!

— Наверное, можно и так выразиться, — сухо заметил детектив. — Комната для персонала находится за теми дверьми, правильно? Благодарю, я сам найду дорогу.

— Тогда буду ждать вас в кабинете.

— Договорились.

За описанной уже высокой дверью, обитой зеленым сукном, за главным залом, начинался проход, который вел от часовни в самом конце западного крыла к кухонной раздаточной и самой кухне. Последние располагались позади столовой, в восточном крыле. Идя на приглушенный гул голосов, Аллейн вскоре добрался до центральной двери этого прохода и постучал.

— Можно войти?

Комната оказалась удобной и просторной, с открытым кирпичным камином [131] Открытым камином называется очаги с открытой с двух-трех или со всех сторон топкой. , телевизором и радиоприемником. На стенах висели весьма качественные репродукции импрессионистов — Аллейн не сомневался, что подобрал их лично Хилари. Имелись также книжные полки, плотно забитые именно той продукцией, которая соответствовала как нельзя лучше заявленному хозяином курсу на интеллектуальное развитие своих сотрудников. На большом столе в центре комнаты была в художественном беспорядке разбросана весьма разнородная подборка журналов: она как раз, очевидно, более соответствовала вкусу не владельца «Алебард», а самих потребителей данной печатной продукции.

Мальчик с «яблочными» щеками смотрел телевизор, еще пять штатных служащих поместья, составив стулья тесным кружком, восседали у очага. Увидев Аллейна, все разом вскочили на ноги, словно их застукали за кражей клубники в чужом огороде. Катберт сделал какое-то судорожное движение навстречу детективу, но остановился и замер.

— Я решил, будет проще, если мы поговорим о деле здесь, где нам никто не помешает, — сказал Аллейн просто. — Присядем?

Метнув короткий взгляд на остальных, Катберт молча выдвинул средний из стульев и предложил его лондонцу. Тот поблагодарил и принял приглашение, однако слуги продолжали переминаться с ноги на ногу. Тут с противоположной стороны комнаты раздался визгливый, еще не окончательно установившийся мальчишеский голос:

— Чего ждете, ребятки? Атас!

— Вырубай эту штуку, — скомандовал Катберт своим зычным голосом, — и иди сюда.

Румяный юный грубиян выключил телевизор, странно ссутулился, еще сильнее покраснел и влился в общую компанию.

— Прошу всех садиться, — повторил Аллейн. — Чем раньше мы начнем, тем скорее закончим.

Прислуга расселась по местам, и детектив получил возможность украдкой рассмотреть каждого. Вот Катберт — бывший солидный метрдотель — в недобрый час прирезал любовника жены и чудом избежал петли; смуглолиц, толстоват, лысоват, сразу производит впечатление значительности. Вот Мервин, экс-художник по вывескам и дорожным знакам, специалист по «противоворовским устройствам», хмурый, темноволосый, но бледнокожий человек; согбенный словно под невидимой тяжестью, смотрит искоса. За ним Уилфред-Кискоман — на губах все время блуждает странная полуусмешка; любитель котов и убийца надзирателя. На коленях у него — вечные и неизменные Проныра со Знайкой, свернулись калачиком и дрыхнут. Далее Найджел. Если Мервин бледен, то этот мертвенно-бел, как сырое тесто, чуть ли не альбинос; в прошлом сошел с ума на религиозной почве, и не известно, до конца ли выздоровел, гроза всех грешных женщин. Наконец сыщик дошел до Винсента — его он видел впервые за все время пребывания в «Алебардах», но сразу узнал — ведь это именно ему привелось смыкать наручники на запястьях садовника одной агрессивной старухи, который однажды запер ее в огромной теплице, густо опрысканной им же водным раствором мышьяка. Обвиняемый своей вины не признал, заявив, что хозяйка была скрыта от него финиковой пальмой и он просто не знал о ее присутствии в парнике. Суд ему поверил и оправдал. Тогда Аллейн скорее даже обрадовался этому факту. Лицом Винсент слегка напоминал хорька, а узловатыми руками — старый дуб с корявыми сучьями.

Ни один из них не смотрел на Аллейна.

— Первым делом я должен сказать вот что, — начал следователь. — Вы знаете, что мне прекрасно известно, кто вы есть, когда и за что сидели. Вы, — тут он обратился к Винсенту, — могли бы сказать, что к вам лично это не относится, поскольку с вас сняли обвинения и официально вы чисты, однако это не важно, поскольку по данному делу и на данной стадии следствия вы все равным образом и одинаково чисты. Тем самым я заявляю, что никакие ваши прошлые, назовем это так, контакты с законом не представляют для правоохранительных органов никакого интереса — насколько я могу судить — и не будут его представлять, если только не всплывет что-то, что заставит меня поменять точку зрения. Далее: пропал человек. Мы не знаем, почему, куда, как и когда он пропал. Наша задача — его найти. Воспользуюсь расхожим выражением: найти живым или мертвым. Надеюсь, что кто-то из вас, один ли человек, или двое, или более, сможет помочь нам в этом, но это не значит, повторяю, это вовсе не значит, что я подозреваю одного, или двоих, или всех в причастности к его исчезновению. Хочу, чтобы каждому стало ясно: я здесь только для того, чтобы понять — может ли кто-то из вас рассказать что-нибудь, любую мелочь, любой пустяк, который прольет хоть самый тусклый свет на загадочные обстоятельства.

За этой пространной речью последовало молчание столь гробовое и продолжительное, что детектив подумал — оно уж никогда не прервется. Однако в конце концов Катберт сказал:

— Все понятно, сэр. Полагаю, хорошо понятно каждому из нас.

— Намекаете, что «понять» не значит «поверить», так?

Теперь уж точно никто не пожелал нарушить тишину.