Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

Долгое молчание. Каждый углублен в свои мысли. Леон Мофран приглашает к столу.

— Я что-то не голоден, — говорит мсье Марузо.

— Давайте пойдем, — просит Клери. — Я сыщу отменного бургундского, и оно слегка освежит нам мозги.

Это похоже на траурную трапезу. Слышен только приглушенный звон приборов. Одно-два слова, не больше. Старый Мофран, великолепно вышколенный, скользит за спинами обедающих, подает приборы с некой грустной доброжелательностью. Разлив кофе по чашкам, он исчезает, и Клери идет за коробкой сигар.

— Все, что мы можем сделать, — заключает он, будто мысли их развивались в одном русле, — прежде всего позаботиться о том, чтобы большая часть суммы была в купюрах по сто франков. А потом посмотрим, что будет.

— Если позволите, дорогой мой Жак, — начинает нотариус, — я скажу, что тут меня беспокоит… Оглядываться назад, конечно, незачем… Но все-таки, между нами говоря, следовало ли обращаться в полицию?.. Пока что я был с вами полностью согласен. Но теперь я все время задаюсь вопросом, может, надо было действовать тайно. Я знаю… решение принималось мгновенно. И будь я на вашем месте… если бы сына похитили у меня… Да, что бы я сделал, если бы моего сына украли? Пожалуй, лучше таких вопросов избегать.

Альбер берет сигару, разминает ее и перед тем, как зажечь, нюхает. Ирен с досадой смотрит на него. Он с наслаждением пускает клубы дыма.

— Давайте покончим с цифрами, — говорит Клери.

Мужчины возвращаются в кабинет, а для Ирен начинается ожидание. Она привычна к праздности, когда не жаль убивать время. Идешь куда тебя ноги несут, то к пруду, то к конюшням. Взгляд вытеснил мысль. Он блуждает в пространстве, фиксируя то полет бабочки, то форму облака. И пара капель дождя вовсе не противна. Прислоняешься к дереву. Она вспоминает… Все это было раньше. Есть такие лягушки, которые ползают по коре деревьев. А вот уже скоро пора и чай пить. Тут и вечер наступает. Но сейчас! Вместо этой огромной пустоты, в которой мир отражался как в кристалле, вдруг ощущаешь, что у тебя живой организм, в нем течет кровь и есть нервы, все в нем взбунтовалось и зажило собственной жизнью, а в данную минуту он к тому же навязывает состояние паники. Бесполезно делать вид, что тебе на это наплевать, и уговаривать себя, что «все как-нибудь устроится. Я ничем помочь не могу». Дыхание перехватывает. Как можно забыть, что они сказали: «За вами следят». Значит, они здесь, засели в засаде у ворот, а может, и в парке, среди деревьев? Но Жюссомы видят все, что происходит на дороге. И ничего необычного они пока не заметили. Да и кто осмелится прятаться на дереве, так близко от замка?

И все-таки Ирен хочет все выяснить. Она знает, что это впустую, что она просто теряет время. Но она должна двигаться, делать хоть что-нибудь, как-то участвовать, даже если от этого не будет никакого толку, в борьбе с неуловимым врагом. И потому она спешит в свой, как она его называет «музей», чтобы взять там бинокль, служивший ей в свое время, когда ее приглашали на главные конные испытания: соревнования на Приз Триумфальной арки или на Приз Америки. Ее «музей» — это маленькая комната напротив спальни, где стоят ее трофеи. Она реже и реже заглядывает туда. И не испытывает никаких сожалений. Желание соперничать, бороться, побеждать мало-помалу исчезло совсем. Разве что на фотографии лошадей, которые помогали ей приходить первой, она порой еще дружелюбно поглядывает. Все это принадлежит давно минувшему прошлому, прошлому до Патриса.

Она достает бинокль из футляра и поднимается на чердак, его освещают лишь несколько слуховых окошек, к которым дождь и ветер прилепили опавшие листья. Она не без труда — дерево сильно рассохлось — открывает круглое оконце: отсюда виден и парк, и пруд, и огромный луг, где недавно появившийся на свет жеребенок тянет шею к материнскому животу, чтобы напиться благодатной влаги. Как только бинокль наведен, весь пейзаж в красно-коричневом обрамлении бросается в глаза. Спрятаться можно только в ветвях каштана, одиноко растущего перед лесом, оттуда все прекрасно обозревается. Но ничто не шелохнется в его кроне. Сквозь просветы в листве нетрудно разглядеть все большие ветви. Никто там не засел. Наблюдают, стало быть, не оттуда. И не с деревьев на опушке — там тополя и березы, на них слишком неудобно забираться. Откуда же тогда? Возле пруда все пустынно. А дальше — это слишком далеко. Все сливается в неясные штрихи. Никто ни за кем не следит. Это блеф.

Приложив пальцы к глазам, Ирен успокаивает горящие веки, затем смотрит на аллеи, ведущие к пруду. Обычно Амалия останавливается на полдороге, в беседке, увитой ломоносом, садится там, легонько покачивая ногой коляску, в которой спят оба ребенка. Но сегодня Амалия не выходила. Однако исчезновение Жулиу не повод, чтобы Патрис не гулял. Она бросает последний взгляд, оценивающий обстановку. Они солгали.

Ирен чувствует себя несколько увереннее, на душе спокойней, и она может заняться Амалией. Она идет в «музей», кладет бинокль в футляр и подходит к детской. Теперь, когда она знает, что никто не наблюдает за ними, даже больше: никто не может за ними наблюдать, ей дышится легче. Надо быть помягче с Амалией, убедить ее, что она может выходить без страха, что бояться ей нечего, прогулка и ей не повредит, ей самой полезно глотнуть свежего воздуха.

Патрис спит. В соседней комнате Амалия лежит на постели. Завидев Ирен, она приподнимается.

— Мадам, простите меня, — шепчет она. — Я не знаю, что со мной. Мне тут больно.

Она массирует себе живот. Ирен тут же думает, что у нее аппендицит. Только этого еще не хватало! С этой несчастной Амалией надо быть готовой решительно ко всему. Ирен берет ее за руку, прикладывает ладонь к ее лбу. На нем испарина.

— Так что у вас болит?

— Какая-то тяжесть, и потом, здесь у меня колет.

— Разденьтесь.

— Чтобы я…

— Давайте, давайте… скорее… Мне бы не хотелось вызывать врача… Представляете, как это сейчас некстати!

— Но я не виновата.

— Никто и не говорит, что вы виноваты. Не будьте смешной. Повернитесь на бок.

Сильно нажимая, она пальпирует живот служанки, Амалия стонет. Под ребрами Ирен обнаруживает болезненную точку.

— Здесь… Ведь здесь, да? Я знаю, что это. Печенка, черт побери. У меня было то же самое после рождения Патриса. Вы просто слишком нервничаете, вот в чем дело.

— А мне вернут Жулиу?

— О! Вы, ей-богу, несносны. Раз я вам говорю, значит, так и будет. Можете мне верить.

— Мсье согласится заплатить?

— Придется. Выкиньте это из головы, Амалия. Это наши дела. И без вас они не так просты… Ладно. Все, что от вас требуется, это чтобы вы позволили вас лечить. Я вами займусь. Ни о чем не беспокойтесь.

В аптечном шкафчике Ирен берет таблетки. Она растворяет их в стакане воды, возвращается, на ходу взбалтывая питье.