Александр Грин - Синее привидение [Преступления Серебряного века. Том I]

Малевский поднес руку ко рту, что-то проглотил и через мгновение рухнул на пол безжизненной массой.

Нину Бахрушину в кругу знакомых считали первой красавицей. Блондинка, с нежным овалом лица, с роскошными волосами и темными глазами, она производила чарующее впечатление.

Девушка всегда пользовалась прекрасным здоровьем, была весела, жизнерадостна. Но с восемнадцати лет у ней обнаружилась странная болезнь, ставившая в тупик врачей. Безо всякой видимой причины, девушка чувствовала слабость, полный упадок сил, который переходил в глубокий обморок. Затем наступала спячка, длившаяся сутки и больше.

После припадка Нина чувствовала себя так же хорошо, как и раньше и даже не помнила, что с нею случилось. Со временем приступы этой редкой болезни, которую медики не умели даже назвать, стали чаще, обморок и спячка продолжительней.

После одного особо сильного припадка больная уж больше не просыпалась. Всевозможные возбудительные средства не дали никакого результата. Жизнь оставляла это прекрасное молодое тело и сон медленно, но верно переходил в смерть.

Наконец, наступили все признаки того, что с жизнью покончен расчет. Правда, не было трупных пятен и запаха смерти, но тело окоченело, температура опустилась ниже предела. В глазах удостоверено омертвение. Кровь не шла из пореза. Консилиум врачей в один голос решил, что девушка умерла.

В доме Бахрушиных наступили дни безысходного горя, слез и той особой гнетущей тоски, которая овладевает всей семьей, когда в доме покойник. Какая-то пустота чувствуется в душе. Все не нужно. Обычные потребности жизни кажутся чуть не оскорблением памяти умершей. Почему-то стыдно есть, пить, спать на мягкой постели, заботиться об одежде, исполнять все, что издавна вошло в привычку.

А тут еще несносные посетители с своим соболезнованием. Хлопоты о похоронах. Чужие люди, ворвавшиеся в семейную жизнь. Панихиды, переговоры со священником. Покупка «места».

Около дорогого трупа слетается воронье, жадное, настойчивое. Все это рассчитывает на плату за услуги, на чайки, все это питается за счет смерти…

На третий день Нину похоронили на загородном кладбище. Над тем, что было прекрасной девушкой, одна улыбка которой волновала воображение мужчин и влекла тайной, могущественной властью пола, — вырос могильный холмик, весь покрытый венками, с увядающими уже цветами…

Кладбищенский сторож Степан жил в своей хибарке одиноко. Он овдовел несколько лет тому назад. Дочь «загуляла» и он с ней не видался. Не знал даже, жива ли. Сын пошел по торговой части и уехал с хозяином в Сибирь, откуда изредка присылал письма с сыновним почтением и поклоном и маленькой суммой денег — «вам, папаша, на табачок».

После смерти жены пробовал Степан взять стряпку, молодую бабенку. Да стали говорить зазорно, а батюшка прямо указал:

— Ты хоть и не церковного причта, да все же в некотором роде при святыне состоишь и охраняешь ниву смерти. Должен ты поэтому себя соблюдать и соблазна не сеять.

Да и самого Степана угнетала Василиса своим разбитным характером. Так и рвалось у ней наружу бабье нутро. И во всех движениях, и в ухватках, и в вечном хохоте, и в больших бесстыжих глазах.

А Степан был человек угрюмый, ушедший в себя, всегда о чем-то думающий. Постоянная близость к мертвецам наложила на него особую печать замкнутости, но в тайниках его души зародила и совсем новое, страшное чувство, сама мысль о котором ужасна и отвратительна для всякого нормального человека.

Василису сторож прогнал и стал жить совсем один. Полная отчужденность развила в нем болезненно-острую фантазию, а сверх того он начал страдать тайным пороком.

Один, в тиши ночи, сидя у окошка и глядя на холмики, кресты, памятники, озаренные луной, Степан медленно рюмка за рюмкой тянул водку.

Выпивал бутылку, две. Не пьянел, а входил в какой-то особый экстаз.

Шел бродить по кладбищу, присаживался и вел беседы вслух с безмолвными могилами. Мысли его принимали совершенно случайный характер, в зависимости от того, кто здесь похоронен.

— Ну, ваше сиятельство, пожили всласть, лошади, автомобиль, дворню целую держали. Иван, подай! Петр, принеси! Теперь-то каково? А? Сказано: прах! А ты гордился.

И Степан плевал на сиятельную могилу.

— Да, был купец. С живого и мертвого драл. Нищему копейку жалел. Небось, не раз в гробу перевернулся…

Так Степан обличал покойников по силе своего разумения.

Но иное чувство он проявлял к умершим молодым. Плакал на их могилах:

— Пташка ты малая. Херувимчик! Жить бы тебе да жить…

И Степану хотелось открыть могилу, снять гробовую крышку, приласкать, приголубить этих преждевременно погибших.

Особенно жалел он девушек.

— И радости на свете не видела! Ребенка свово на руках не качала.

В темной, одинокой душе Степана, в больном мозгу, отравленном алкоголем, поднимался призрак, властно охватывающий все его существо, всю его волю.

К умершим молодым девушкам и женщинам он чувствовал то, что чувствует мужчина только к живым.

Степану мерещились красивые женские лица, бледные, с закрытыми глазами, маленькие прозрачные руки, и тайная сила влекла его к могиле, ко гробу. И он едва боролся с искушением, с соблазном чудовищного греха.

Похороны Нины глубоко его потрясли. Он пробрался в церковь и не спускал сверкающих глаз с прекрасного лица покойницы.

А в ночь, наступившую за похоронами, Степан уж не мог владеть собою.

Стояла холодная осенняя погода. Ветер шумел в вершинах кладбищенских деревьев и крутил в воздухе пожелтевшие листья. Облака неслись в безумном беге, то открывая луну, то задергивая ее темной завесой.

Где-то на краю города мучительно выла собака. Слышалась колотушка ночного сторожа.

Прячась за деревьями и памятниками, скользила темная тень человека…

Вот и свежая могила, и холм из комьев желтой глины и завядающие венки.

Степан сбросил их и с лихорадочной поспешностью начал разрывать могилу.

Быстро мелькала в руках лопата. Рос вал выброшенной земли…

Лопата стукнулась о что-то твердое и выглянувшая луна осветила белую глазетовую крышку гроба и крест…

Степан вскрыл жилище смерти и вытащил покойницу. В белом платье лежала она на траве… Странно, что руки трупа свободно подались и раскинулись.

Но Степан ничего не видел, ничего не понимал. Он весь ушел глазами в прекрасное лицо. Дикая, неистовая страсть овладела им и он заключил мертвую в свои преступные объятия…