Чарльз Диккенс - Три короткие истории из жизни сыщиков

Наконец кеб, выехав на очередную улицу, остановился у третьего дома от начала. Все стоящие рядом дома пустовали, и тот, у которого остановились мы, был таким же темным, только в окне кухни слабо мерцал свет. Однако когда мы постучали, дверь тут же открылась и нас встретил слуга-индус в желтом тюрбане и белых свободных одеждах, перепоясанных желтым кушаком. Было странно видеть столь колоритную восточную фигуру в дверях обычного третьесортного пригородного дома.

– Саиб ждет вас, – сказал он, и в ту же секунду откуда-то изнутри послышался тонкий, писклявый голос.

– Веди их ко мне, китматгар, – закричали из дома. – Веди их прямо ко мне.

Мы шли за индусом по грязному захламленному полутемному коридору. Наконец он остановился и распахнул одну из дверей с правой стороны. Нам в глаза ударил поток желтого света; в самой середине этого сияния стоял человек. Это был невысокого роста мужчина с непропорционально большой головой и коротко стриженными рыжими волосами, над которыми, словно скала над ельником, вздымался совершенно лысый блестящий череп, отчего голова незнакомца казалась еще больше. Руки его были сложены на груди, лицо находилось в постоянном движении – мужчина то улыбался, то хмурился, и эта смена выражений не прекращалась ни на секунду. Природа наградила его отвислыми губами и выступающими редкими желтыми зубами, которые он то и дело старался прикрыть, проводя рукой по нижней части лица. Несмотря на лысину, он производил впечатление молодого человека. В действительности ему лишь недавно исполнилось тридцать.

– К вашим услугам, мисс Морстен, – все повторял мужчина высоким голоском. – К вашим услугам, джентльмены. Милости прошу в мое скромное убежище. Комната небольшая, но я здесь все обставил по своему вкусу. Это оазис искусства в унылой пустыне Южного Лондона.

Вид помещения, в которое мы вошли, изумил нас. В казавшемся заброшенным доме комната эта выглядела как бриллиант чистейшей воды, вставленный в оправу из меди. Окна были украшены роскошными дорогими портьерами, а стены коврами. Местами края их были отогнуты, чтобы обнажить какую-нибудь картину в изысканной раме или прекрасную восточную вазу. Пол был устлан желто-черным ковром с густым и мягким, как мох, ворсом. Впечатление восточной роскоши усиливали две брошенные поперек него тигриные шкуры и стоявший в углу на подставке кальян. Посередине потолка на почти невидимой серебряной нити висела серебряная лампа в форме голубя. Она наполняла странную комнату не только светом, но и тонким приятным ароматом.

– Мистер Тадеуш Шолто, – представился коротышка, продолжая судорожно улыбаться. – Так меня зовут. Вы, разумеется, мисс Морстен. А эти джентльмены…

– Мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

– Доктор! – взволновался он. – А у вас стетоскоп с собой? Можно попросить вас… Не могли бы вы… Меня очень беспокоит мой митральный клапан. Может быть, проверите? Аорта у меня хорошая, но вот митральный клапан, по-моему, барахлит.

Делать было нечего, я выслушал его сердце, но ничего необычного не заметил, кроме учащенного биения, вызванного страхом. Он весь дрожал.

– Похоже, все в норме, – сказал я. – Вам нечего беспокоиться.

– Прошу извинить меня за это волнение, мисс Морстен, – облегченно вздохнув, сказал Шолто. – Но я больной человек и давно уже подозреваю, что этот клапан не в порядке. Как я рад, что мои страхи оказались напрасными! Если бы ваш отец берег свое сердце, он, возможно, был бы еще жив.

Я едва сдержался, чтобы не ударить этого наглеца за то, что он так бесцеремонно и грубо вторгся в столь тонкое дело. Мисс Морстен опустилась на стул, кровь отхлынула от ее лица.

– Я чувствовала, что его уже нет в живых, – прошептала она.

– Я все вам расскажу, – сказал Шолто. – Более того, восстановлю справедливость, что бы там ни говорил мой брат Бартоломью. Я так рад, что вы пришли не одна. Но не только потому, что это ваши друзья. Эти джентльмены будут свидетелями того, что я собираюсь рассказать и сделать. Уж нас-то троих Бартоломью не одолеет. Только давайте не впутывать в наше дело посторонних, ни полицию, ни власти, хорошо? Мы и сами во всем разберемся и все уладим. Ничто так не разозлит Бартоломью, как огласка.

Он уселся на низкий диванчик и стал вопросительно смотреть на нас воспаленными водянистыми глазами.

– Даю вам слово, – сказал Холмс, – что то, что вы расскажете, останется строго между нами.

Я молча кивнул в знак согласия.

– Чудесно! Чудесно! – воскликнул Шолто. – Не хотите ли бокал кьянти, мисс Морстен? Или токайского? Других вин я не держу. Открыть бутылочку? Нет? Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы не станете возражать против табачного дыма, вернее, мягкого расслабляющего аромата восточного табака. Видите ли, я немного волнуюсь, а лучше всего меня успокаивает кальян.

Он приладил трубку к массивному сосуду, и в розоватой воде весело забегали пузырьки. Мы втроем уселись перед ним полукругом и, подперев головы руками, приготовились слушать. Странный человечек с огромной блестящей головой, нервно попыхивая, приступил к рассказу.

– Решив встретиться с вами, – сказал он, – я мог указать свой адрес, но побоялся, что вы не выполните моей просьбы и приведете сюда нежеланных гостей. Поэтому я позволил себе устроить нашу встречу так, чтобы сначала вас проверил мой слуга Вильямс. Этому человеку я полностью доверяю. Он получил от меня указание тут же возвращаться домой, если что-то покажется подозрительным. Прошу меня простить за эти предосторожности, но я человек возвышенных, можно даже сказать рафинированных вкусов, а может ли быть что-либо более неэстетичное, чем полицейский! Любые формы грубого материализма мне претят. Я редко сталкиваюсь с вульгарной толпой и, как видите, живу в мире красивых вещей. Знаете, я бы даже назвал себя покровителем искусств. Искусство – моя слабость. Вот этот пейзаж – подлинник Коро. Какой-нибудь ценитель, возможно, и усомнится, что это Сальваторе Роза, но что касается вон того Бугро, тут двух мнений быть не может. Я неравнодушен к современной французской школе.

– Извините, мистер Шолто, – сказала мисс Морстен, – но вы меня пригласили, чтобы что-то сообщить. Уже очень поздно, и мне бы хотелось, чтобы беседа наша была как можно короче.

– Нет, это вряд ли получится, – возразил Шолто, – потому что нам еще нужно будет съездить в Норвуд к моему брату Бартоломью. Если мы приедем все вместе, тут уж он не отвертится. Бартоломью злится на меня за то, что я взялся за это дело. Вчера вечером мы с ним сильно повздорили. Вы себе представить не можете, каким ужасным человеком он становится, когда сердится.