Яков Лович - Дама со стилетом [Роман]

Я рисую себе такую картину. Лямин приехал на свидание и встретился с какой-то дамой — вероятно, с той, с которой я его встретил на Бренан-род. Произошла горячая беседа. Вполне естественно, что собеседники, чтобы не возбуждать внимания прохожих, отправились в парк. Там они выбрали глухую аллею и продолжали разговор. По какому- то поводу дама написала ваше имя на платке. Что-то довело даму до исступления и она убила Лямина.

Растерянная, взволнованная, не помня, что делает, и далекая от того, чтобы замести следы, она роняет платок, оставляет на месте коробочку из-под папирос, карандаш и стилет — и бежит из парка. Это первое, что пришло в совершенно растерянный мозг случайной убийцы — бежать… Затем она затерялась в уличной толпе. Почему-то я думаю, что она — случайная убийца, хотя то, что она взяла с собой палку со стилетом, противоречит этой случайности.

— Да, ваша версия вполне вероятна, — задумчиво проговорил Горин. — Но вы знаете эту женщину? Кто она? Вы хоть запомнили ее?

— Нет, я не знаю ее. Мне не удалось даже разглядеть ее. Лицо дамы было закрыто полями шляпы. К тому же она шла, опустив голову. Кажется, она брюнетка. Высокий рост, стройная, изящно одетая. Помню, что на ней было белое воздушное платье. Но что я не забуду — это ее голос. Я узнаю этот голос, где угодно. Голос необыкновенный — низкий, проникающий в душу, ласкающий слух. Впрочем, голос трудно описать — его нужно слышать.

— Конечно, Симон, вы обо всем этом рассказали полиции?

— И не подумал. И не буду ни в коем случае рассказывать, — спокойно ответил Кросс.

— Как? Почему? — удивленно воскликнул Горин.

— Вы много раз говорили мне, что я чудак, — задумчиво сказал Кросс. — Это верно. У меня есть несколько мотивов никому не говорить о своих предположениях. Прежде всего — как это ни странно со стороны представителя сухой, точной науки — терпеть не могу всех этих официальных процедур. Допросы, показания, очные ставки — это так ужасно. Затем — криминальные вопросы меня всегда глубоко интересовали, но только в той их части, где происходило построение умозаключений и предпосылок на основах чистой логики. Сама возня с преступниками, слежка и прочее мне всегда были противны.

Кросс улыбнулся.

— Когда-то герой Конан-Дойля, Шерлок Холмс, не брезговал и сам бегать за преступниками, хотя вечно мучил своего верного Ричарда, доктора Ватсона, своими логическими чудесами и говорил ему, что его интересует только логика, процесс мышления. Когда я жил в Петербурге, я участвовал в раскрытии ряда дел и обо мне с благодарностью упоминает в своих записках знаменитый Кошко. Ну, вот, — продолжал, о чем-то подумав, Кросс. — Но в данном случае, где дело касается нашего друга, я готов даже на преследование и поиск преступников. Задача выяснить убийцу, найти его, запутать в сеть, уличить, привести к сознанию — меня глубоко заинтересовала, мало того — буквально захватила. Я найду ее, эту женщину, я заставлю ее сознаться, а там дело ваше, Андрей. Выдавайте ее полиции, арестовывайте, судите — делайте то, что подскажет вам совесть. Я же ставлю себе только математическую задачу, которую и постараюсь решить. Должен сознаться, что в моих руках мало отправных точек, но все же они есть…. Хотите быть моим помощником в этом деле, Андрей?

— Ну конечно, согласен, Симон! Я готов всего себя отдать этому делу! — горячо воскликнул Горин.

Разговаривая, Горин и Кросс вышли на авеню Жоффр, на угол Кардинала Мерсье.

— Пойдемте-ка в кафе и обсудим план действий, — сказал Кросс.

Они вошли в кафе «Ди-Ди». Кросс заказал барышне две чашечки турецкого кофе и занял место в углу уютного очаровательного кафе.

— Что же в наших руках? — проговорил Кросс, задумчиво глядя на потолок и закуривая сигарету. — Надо сгруппировать данные. Убила, вероятно, женщина — раз. Убийство совершено, вероятно, на романтической почве — два. И только… Притом все — «вероятно» и «вероятно»… ничего верного. Но будем исходить хотя бы из этого. Лучшее средство узнать о романах Лямина — это, пожалуй, поговорить с женщиной, с которой он был близок за последнее время. Обычно, даже закончив любовный роман, женщина еще долго интересуется новыми похождениями бывшего друга. Она всегда в курсе его дел. Я не думаю, что мы сделаем ошибку, если начнем наши расследования именно таким образом.

— Но с кого начать? — спросил Горин.

— С кого? Вы помните ту блондинку, которой Лямин так увлекался? Помните, мы еще видели их однажды в «Сиросе»? Затем как-то раз, еще раньше, они катались на катере по Вампу. Помните?

— Ей-Богу, не помню. У Лямина было столько романов и я так мало следил за этим… Право, я не помню, о какой блондинке вы говорите. Я знал только двух его случайных подруг, но давно потерял их из вида. Одна уехала из Шанхая уже давно.

— Ну, не важно… зато я помню. Эта блондинка, русская, служила в одном из магазинов на авеню Жоффр продавщицей. Недавно приятели затащили меня в кабаре «Рамона».

Среди партнерш для танцев я увидел блондинку Лямина. Я спросил ее, как она сюда попала. Она ответила с вызывающим видом, что это не мое дело. Потом добавила резким тоном: «Если хотите знать — спросите своего друга Лямина». Что она хотела этим сказать, — я не представляю себе: тогда это было не безразлично и я не стал ее расспрашивать. Теперь, вспоминая эту фразу, я думаю, что мы поступим правильно, если расспросим блондинку. Авось, какую- нибудь нить и поймаем. Как вы думаете?

— Ну, что ж. Поедем в «Рамону» ловить эту вашу блондинку, — сказал Горин. — Когда?

— Сегодня же, — ответил Кросс. — Не нужно откладывать дела в долгий ящик. Встретимся, поужинаем — и в «Рамону». Идет?

Горин и Кросс шли по одной из маленьких улочек, примыкающих к авеню Жоффр, той походкой, которой обычно идут люди, никуда не спешащие, не связанные деловой суетой большого города.

Они шли и оба думали об одном и том же.

Этот большой город… Это было так недавно, совсем недавно — только месяцы тому назад. Словно какой-то вихрь закрутил все вокруг, перемешал, перепутал в какой-то дьявольской свистопляске. В те дни Шанхай был страшен и напоминал собою прифронтовые города во время Великой войны.

Аэропланы, бомбы, огонь тяжелой артиллерии, пулеметная трескотня, кровь, трупы, беженцы, болезни, нищета, горе, слезы.

И вот все это позади: Шанхай опять стал мирным, как будто ничего не произошло, как будто все это было в театре — словно только один поворот круга, на котором укреплена сцена и декорации, — и все стало другим.

Итак, они шли одной из грязных улочек Шанхая. Отвратительная от липкой грязи мостовая, галдящая толпа, лавчонки и миллионы запахов, в большинстве очень скверных. И, несмотря на это, — какая-то особенная прелесть, особенное очарование, свойственное только Востоку, то очарование, которое создают мирные буколические картины жизни китайского города.