Буало-Нарсежак - Операция Примула. Полное собрание сочинений. Том 7 [Операция Примула, Брат Иуда, В тисках, Проказа]

— Они приговорили меня, — произносит он. — Дело, видимо, принимает серьезный оборот и близится к развязке. Это уже похоже на религиозную войну… Но вы человек умный. Вы должны меня понять.

Он улыбается, искоса поглядывая на меня, и тут я впервые замечаю у него небольшую припухлость под глазами. Возможно, этот человек пьет.

— У меня нет дара слова, — продолжает он. — Я прежде всего врач, наверное, это меня и погубило. В сороковом году страна наша была на краю гибели. Надо было во что бы то ни стало вывести ее из состояния войны и с величайшей осторожностью залечивать раны, не смыкая глаз ни днем, ни ночью. Речь шла о жизни и смерти. А Сопротивление сродни тому грубому средству, к которому прибегают костоправы, и тем хуже для больного, если он от этого сдохнет. Я против таких средств.

Он выбивает трубку, выбрасывая ее содержимое на горящие поленья, затем снова набивает и продолжает:

— Я не могу быть за. И знаете, я долго думал над этим. Чуть голову не сломал. Но сколько ни размышляй, дело с места не сдвинется. Вопрос ведь не в том, чтобы решить какую-то проблему, а в том, чтобы сделать выбор, а я по опыту знаю, что выбор диктуется не мыслью, а темпераментом. Я же создан для того, чтобы лечить, как вы, полагаю, для того, чтобы учить. Так в чем, спрашивается, мое предательство? Я никогда не был сторонником немцев. Они ведут войну, свою войну — и в настоящий момент, пожалуй, даже проигрывают ее, но это их дело. А я в больнице ежедневно веду борьбу во спасение жизни, вернее, следовало бы сказать, за выживание, потому что больных все больше и больше.

В рассуждениях его заметны пробелы. Он останавливается на полуслове и размышляет, и я отчетливо понимаю, что он пытается беспристрастно разобраться в самом себе.

— Видите ли, мсье Прадье, я по природе своей очень упрям. И уж если я что-то решил, то стою на своем. Я не приемлю разрушения, оно мне кажется ужасным. Все эти взорванные мосты, искалеченные машины, люди, которых убивают только потому, что не разделяют их взглядов, — все это ведет к тому, что исчезает сама наша сущность. Поэтому я до конца буду говорить нет, и тем хуже для меня… Еще капельку?

Я закрыл ладонью свою рюмку.

— Спасибо. Я и так уже слишком много выпил. Мне давно пора спать.

— К тому же я вконец доконал вас своей болтовней, — заметил он. — Ну что ж, в путь. Однако мне доставило бы большое удовольствие, если бы… У вас ведь сейчас каникулы. Не хотите ли прийти ко мне в воскресенье пообедать? Только никаких талонов! Благодаря друзьям у меня есть все, что нужно.

Я был очень смущен. У меня не было никаких причин отказывать ему, однако я вовсе не горел желанием выслушивать его признания. Да и потом, если на нем такое клеймо, зачем мне-то себя компрометировать?

— Разумеется, — добавил он, — все эти книги в вашем распоряжении. Ройтесь, сколько хотите. Можете взять те, что вам понравятся. Для меня это ничуть не обременительно.

Его предложение заставило меня решиться. Я согласился.

Вот, мой маленький Кристоф, каким образом я сделал первый шаг — так я вопреки самому себе был увлечен навстречу судьбе, которая теперь берет меня за горло. И странная вещь, у меня было скверное предчувствие. Это приглашение тяготило меня. Я даже собирался придумать какой-нибудь предлог, чтобы не пойти, с другой стороны, мне совсем негде было брать книги. В Клермон-Ферране так много студентов, поэтому нужных произведений я никак не мог достать. Когда я спрашивал их в университетской библиотеке, мне неизменно отвечали, что они на руках. В книжных лавках можно было найти только очень известные книги: Сент-Экзюпери, Пеги, Пурра и кое-что из творений тех, кто стал властителем дум нового режима. Вот почему в то воскресенье я, как было условлено, явился в полдень к доктору Плео.

Не стану утомлять тебя подробным описанием этого обеда. Я просто пытаюсь показать тебе последовательный ход событий, которые мало-помалу вели меня к гибели. Доктор был очень любезен и всячески проявлял свое дружеское расположение ко мне. Зато Мари-Луиза, его прислуга, встретила меня не слишком приветливо и показалась мне довольно ершистой.

— Она на их стороне, — сообщил мне Плео, — и за последнее время сильно переменилась. Мне кажется, лучше всего было бы предоставить ей сейчас отпуск.

Стол был сервирован на славу. Я воспользовался этим, правда, не без некоторой доли стеснения. Как бы тебе сказать? Для человека, столь искренне поведавшего мне о мучивших его угрызениях совести, доктор, казалось мне, чересчур хорошо питается. Но в то же время, стараясь не слишком набрасываться на куски бараньей ножки, которые он мне щедро накладывал в тарелку, я пытался найти ему оправдание. С его-то телосложением он вряд ли мог довольствоваться тем скудным пропитанием, к которому привык я. К тому же мне уже доводилось встречаться с такого рода людьми, которые любят одаривать и угощать, не скупясь, — при условии ответной признательности. Это мясо наверняка было подношением какого-нибудь благодарного клиента. Не переставая жевать, он расспрашивал меня о занятиях в лицее, о моих учениках.

— Больных много?

— Нет, не очень. Отиты, ангины, есть случай сухого плеврита, и это меня немного беспокоит.

— С этим шутить нельзя!

— Меня несколько удивляют методы лечения ребенка. Ваш коллега требует, чтобы окно в его комнате оставалось открытым и ночью и днем.

— Это старый, испытанный метод, уж поверьте мне. Как зовут врача? Это, случаем, не доктор Мейньель?

— Он самый.

— Он, правда, несколько устарел, но всегда проявляет крайнюю осторожность.

— Тем не менее, когда я иду в замок, мне приходится надевать все, что у меня есть, чтобы не замерзнуть. Я даю уроки мальчику, иначе он потеряет год, но уверяю вас, это тяжкое испытание.

Мальчиком, о котором шла речь, был, как ты уже догадался, именно ты. Я не мог предугадать, как повернется разговор. Но слово за слово, и Плео в конце концов, естественно, спросил:

— Вы говорили о замке… какой замок? Я что-то не представляю себе.

— В конце улицы Мон-Жоли, направо… Такое большое строение посреди парка. Я говорю «замок», потому что меня нетрудно поразить: огромное здание с одним и другим крылом, да еще с угловой башней — в моих глазах это, конечно, замок.

— Теперь я понял, — сказал Плео.

— Это владение мадам де Шатлю.

— Мне казалось, что у нее нет детей.

— Мальчик, о котором я говорю, не ее сын. Она подобрала его в сороковом, в момент всеобщей паники. Бедняжка потерял своих родителей во время бомбардировки где-то в районе Мулена. Ему было всего шесть лет, и выглядел он несчастнее потерявшейся собачонки. Вот она и взяла его. Я знаю, она пыталась разыскать его родителей через Красный Крест, но безуспешно. Семья его наверняка погибла. Зовут его Кристоф Авен. Это единственные сведения, которыми она располагает.