Буало-Нарсежак - Операция Примула. Полное собрание сочинений. Том 7 [Операция Примула, Брат Иуда, В тисках, Проказа]

Прошло две недели. Дальше я выдержать не мог. Я позвонил Вийяру, чтобы узнать, справляется ли Антуан Моруччи со своей работой.

— Вроде бы все в порядке, — ответил он. — Единственно, в чем можно его упрекнуть, — это частые отлучки. Как только у него выпадает свободная минута, он выходит через заднюю дверь и бежит в соседнее кафе… Мы делаем вид, что не замечаем. Но не следует злоупотреблять этим!

Я не хотел звонить Плео, потому что телефон находился в маленькой комнатушке на первом этаже, так что привратница могла слышать наш разговор. Писать ему я тоже не мог — еще, чего доброго, бросит мое письмо где-нибудь на виду! А уходить тайком мне было довольно трудно, так как у меня вошло в привычку записывать все предстоящие встречи в блокнот, чтобы мой секретарь или Арманда в любой момент могли связаться со мной. К счастью, наступило время отпусков, и Париж опустел, поэтому время мое было теперь не так ограничено. При первой же возможности я сбежал. Арманда снова уехала в Клермон-Ферран наблюдать за ремонтом, Я взял такси и вышел на углу улицы Лафайета. Было уже поздно. Являться к Плео в десять часов вечера не слишком деликатно. Мне не хотелось, чтобы он думал, будто я слежу за ним. К тому же я вовсе не собирался упрекать его в чем-либо. Просто я испытывал необходимость в постоянном контакте с ним и намеревался доказать свое дружеское участие, чтобы хоть как-то поддержать его. Но Плео не оказалось дома. Привратница дышала на улице свежим воздухом, и я спросил ее, скоро ли вернется мсье Моруччи.

— Не думаю, — сказала она в ответ. — В последнее время он приходит не раньше двух часов ночи. Чем он занимается, не мое дело. Но все мы были бы ему очень признательны, если бы он не так громко шумел.

Я ушел. Представь себе мое беспокойство. Куда он мог запропаститься и где проводит свои вечера? Какая-нибудь девица? Или же… ведь он говорил мне что-то о покере? Может, он пристрастился к картам? Но на какие деньги он играл? Как расспросить его об этом, не проявляя нескромности, ибо имел же он право на личную жизнь и вовсе не обязан был поверять мне свои секреты.

В ту ночь я почти не спал. Я все более отчетливо понимал, что Плео в конце концов полностью ускользнет от меня. Он был не из тех людей, кто позволяет опекать себя, впрочем, в последний раз он яснее ясного дал мне это понять. Разумеется, он обещал молчать, но можно ли ему верить? Самое разумное — принять неизбежное: в один прекрасный день истина все равно откроется. Также уже теперь следовало заранее смириться, отказавшись от всякого политического продвижения. Разве Плео не говорил, что у меня «на лице написаны все признаки острой депрессии»? Вот вам и решение, во всяком случае, наилучшее решение в данный момент. Я пойду на консультацию к профессору Марти. И сразу же поползут слухи, что состояние здоровья не позволяет мне занять новый высокий пост. Но как быть с Армандой? Она-то ни за что не смирится! Я уже представлял себе, как она начнет таскать меня по невропатологам. Будет пичкать всевозможными лекарствами — то одуряющими, то стимулирующими, подталкивая меня всеми средствами к министерскому креслу, которого так давно домогалась! А что произойдет, если Плео узнает о том, что Арманда — моя жена? Я почувствовал, как от страха у меня засосало под ложечкой.

На другой день тревога моя несколько улеглась — так уходит с отливом вода, оставляя за собой зыбучий песок, а мне остались неясные опасения. Я не хотел больше думать о Плео и с яростью набросился на работу. Мне предстояло закончить доклад относительно предполагаемого бюджета министерства национального просвещения. Я забыл Плео. Но, увы, вскоре мне позвонил Вийяр.

— Я в большом затруднении. Ваш подопечный Антуан Моруччи, случайно, не болен?

— Не знаю.

— Вот уже три дня он не выходит на работу. Мог бы написать, извиниться. Но от него ни слова. Как мне быть? Дать ему отпуск — это нелегко, ведь он работает у нас совсем недавно, что скажут другие?

— Я попробую связаться с ним и сразу же сообщу вам. Спасибо.

Я описываю все так подробно, рискуя утомить тебя, с единственной целью: чтобы ты понял, почему я решил покончить с Плео. Плео давил на меня, как давит море на береговую плотину. Угрызения совести, положение, которое я занимал, мои моральные устои — все это, если хочешь, служило своего рода преградой. Но преграда эта начинала постепенно сдавать, и, если ее сметет, ничто уже не в силах будет помешать мне прибегнуть к крайним мерам. Тем более что, как ты помнишь, тринадцать лет назад я уже наполовину склонился к такому решению. В каком-то смысле я уже убил Плео.

Гнев, охвативший меня после телефонного звонка Вийяра, воскресил былые обиды. Мне хотелось как можно скорее встретиться с ним и высказать все, что я по этому поводу думаю. Но пришлось ждать еще два дня и отменить званый обед, чтобы в семь часов застать его дома. Встреча была короткой, но бурной. Сначала Плео отказался дать какие-либо объяснения. Но потом вынужден был признаться:

— Я не могу больше выносить кладовщика. Он с таким видом дает мне указания!.. Если я, например, не хочу вступать в профсоюз, имею я на это право или нет? Он следит за каждым моим шагом и наставляет, наставляет. Нечего меня поучать, я уже вышел из этого возраста.

— Послушайте, Плео, везде, на всякой работе есть свои неудобства.

— Я слышать больше не хочу о политике. Вы же видите, до чего она меня довела!

— Вы не хотите. Это слово не сходит у вас с языка. Вы не хотите получать указания. Не хотите того, не хотите этого. Позвольте вас спросить, чего вы в таком случае хотите?

— Хочу, чтобы мне вернули мое имя и дали право работать по специальности.

Опять все сначала. Я всерьез стал беспокоиться, а не тронулся ли он в уме? Он усадил меня в расшатанное кресло, сам сел напротив, на кровать, и положил руки мне на колени.

— Нельзя ли все-таки попробовать?.. Можно сочинить какую-нибудь историю, чтобы вас это никак не коснулось. Если бы вы знали!.. Я только об этом и думаю. В чем меня могут обвинить, если я поручу адвокату открыть дело? Разве привлекали к ответственности моих коллег, признававших годными для отправки на принудительные работы молодых людей, которые к тому же имели полную возможность скрыться?.. А что мне могут поставить в вину, кроме этого? Разве инакомыслие — это правонарушение?

С какой неотступной надеждой ловил он на моем лице хоть малейший признак колебаний, который повлек бы за собой полнейшую мою капитуляцию.

— Вы можете возразить мне, — продолжал он, — что если я объявлюсь, то тем самым погублю вас. Но разве это и в самом деле так? Я в этом далеко не уверен. В конце концов, я полагаюсь на ваши слова. А если вы ошибаетесь?